— Вот и славно, — кивнул Птерелай. — Так проще.
…песок взрыт ногами и копытами. Бурые пятна крови. Опрокинутая колесница — левое колесо откатилось в сторону. Так уже было в детстве, в скальном лабиринте меж Тиринфом и Аргосом. Над трупами лошадей жужжат мухи — жирные, зеленые. И над телами людей — мухи. Мертвые глаза равнодушно уставились в небо, дотла сожженное солнцем. Сверху вопят чайки, мечтая о падали.
Амфитрион знает, что спит, Амфитрион не имеет сил проснуться. Сон мешается с явью; вопреки очевидному, в груди тлеет уголек надежды — на этот раз все будет иначе. Он успеет, переломит судьбу: мертвецы останутся живы…
Два тела на песке. Он снова опоздал.
Сон выворачивается наизнанку. Исчезает Тритон — верная тень. Один ты, Амфитрион, против дюжины. Некому прикрыть спину. И еще — тела. Раньше они были позади. А теперь смотри — убитый лежит прямо перед тобой, в двух шагах, придавлен колесницей. Взгляни в лицо бедняге — и попробуй сдержать крик.
— Отец?!
Телебои подступают, закрываясь щитами. Кое-кто, прячась за строем товарищей, натягивает лук. Но ты не видишь врагов. Ты — камень. Ты — статуя. Ты — воплощение скорби.
Рядом с отцом, раскинув руки, лежит Персей, Убийца Горгоны.
— Как же так, дед?
Мертвец молчит.
— Медуза, гвардия Аргоса, вакханки… И какие-то морские разбойники?
— Разбойники! — соглашается эхо. — Пираты!
Строгий дед высматривает кого-то в небе. Своего отца? Олимпийца, который побоялся забрать сына с погребального костра? Может быть, здесь, во сне…
— Пираты! Тревога!
Знать бы, когда он успел выскочить в коридор. Голый, с мечом в руке, готовый разить — один на дюжину, на сотню! — к счастью, коридор оказался пуст. Амфитрион замер, прислушиваясь, и с опозданием сообразил, что сон кончился. Он в Микенах, во дворце дяди; он выскочил из гостевой комнаты, не помня себя — и хорошо, что никто не попался под горячую руку. Зарезал бы спросонья, и глазом не моргнул.
— Пираты! К оружию!
Пираты? В Микенах?!
В гостях у дяди он бывал редко, и плохо помнил здешние лабиринты. Чужак мог бродить по дворцу, словно дитя в подземельях Крита, путаясь в кладовых, спальнях, ванных и жилых комнатах, преследуемый визгом женщин, возмущенных вторжением в гинекей — и молить богов о чудовище, которое прекратило бы его муки. Как встрепанный, Амфитрион кинулся на голос, мысленно взывая к Гермию Трикефалу[16]: не дай сбиться с пути! На поворотах, укреплены в розетках треножников, чадили светильники. Трещали фитили, воняло прогорклым жиром. Один светильник он едва не снес. Только пожара не хватало! По стенам, сложенным из необожженного кирпича, металась тень — съеживаясь до размеров карлика, упираясь макушкой в потолок. Тень силилась догнать хозяина. Казалось, за ним по пятам следует призрачный Тритон. Вослед Тритону-призраку, сыпля проклятиями, топал Тритон во плоти. Верный тирренец спал у порога, как пес, и сын Алкея сослепу хорошенько пнул его по ребрам. Хор воплей надвигался, катился навстречу штормовой волной. Сломя голову Амфитрион вылетел из-за угла — и пламя факелов полыхнуло в глаза. На миг ослепнув, он сбил с ног какого-то человека. Острый аор[17] молнией метнулся вперед, замер у кадыка.
Ужас в расширенных зрачках.
— Сфенел?
Меч сделался тяжелей наковальни.
— Что происходит?! — Амфитрион отвел клинок в сторону.
— Не знаю! Кто-то поднял тревогу…
Сфенел зашелся кашлем, судорожно прочищая горло. В отличие от племянника, он успел набросить льняную эксомиду[18]. В руке — кривой кинжал. Эх, дядя, подумал Амфитрион. Мирный ты человек. Другой бы уже пырнул меня в живот. А так… Выскочи на тебя враг — ты б кашлял в лодке у Харона.
— Где Электрион?
Сфенел повел головой туда-сюда, проверяя, цела ли шея. И лишь затем пожал плечами. Вокруг топтались, гомонили люди. Большей частью нагие, как Амфитрион; кое-кто — в плащах на голое тело. Хватали друг друга за руки, спорили взахлеб, брызжа слюной:
— Пираты! Напали!
— Где стража?!
— Да не на нас напали! На Тиринф!
— Врешь! На нас!
— Гонец из Тиринфа прибежал…
— Какой Тиринф?! На эту… Навпилею…
— Навплию!
— А я что говорю? Высадились с дюжины ладей…
— …и давай всех резать!
— Где гонец? Гонец где? У него спросим…
— Вырезали?
— Не успели. Басилей Тиринфа с отрядом на выручку…
— Алкей? Он же хромой!
— Вот тебе и хромой!
— Убили басилея. Сам Птерелай и убил.
В груди Амфитриона сжался медный кулак. Сердце превратилось в ледышку; миг, и оно вспыхнуло жарче горна в кузнице. Шагнув вперед, он плечами растолкал людей, схватил болтуна за шкирку:
— Ты! Повтори, что сказал!
— Да врет он! Он с младых ногтей врет…
— Жив Алкей! Раненый…
— Ты! — Амфитрион отпустил насмерть перепуганную жертву. Палец уперся в грудь бородача, утверждавшего, что Алкей жив. — Откуда знаешь?
— Гонец донес!
— Где гонец?
— К ванакту побежал!
— Где ванакт?
— Да вот же он!
Толпа расступилась. Света прибавилось: факелов натащили уйму. Языки пламени образовали огненный коридор, и по нему размашистым, уверенным шагом шел Электрион-Сияющий. Среди общей паники ванакт не утратил царского достоинства. Это вы голышом, говорил его облик. А мы — при всем величии. Темный пурпур фароса заткан звездами; хитон белей снегов на вершине Олимпа; пояс скреплен золотыми «когтями», на ногах — крепиды из воловьей кожи…
За ванактом едва поспевал гонец. Амфитрион узнал тиринфянина. Ну конечно же, это Гий, сын терета Филандра! Друг детства изменился, став подобием своего деловитого отца. Приятели встретились взглядами, и Гий — мрачней ночи — сразу отвернулся, до дрожи испугав этим Амфитриона. Неужели тронос Тиринфа опустел…
«Сон в руку?» — издеваясь, спросила память.
— Сфенел? Амфитрион? Идите за мной.
Стража у дверей, ведущих в мегарон, расступилась, пропуская Персеидов. Миг, и двери захлопнулись за их спинами, отсекая ванакта с родней от гудящего улья толпы.
Они все здесь — семья ванакта. Восемь сыновей Электриона — с копьями в руках, юноши стоят плечом к плечу, закрывая мать и сестру. Славные парни, думает Амфитрион. Глядят волками. Небось, и с клыками все в порядке.
— Успокойтесь, — поднимает руку ванакт. — Мы в безопасности.
Сыновья протестуют.
— Тихо! На нас никто не нападает. Хотите прослыть дураками?!
С явным разочарованием юноши опускают оружие.
