— Я слаб в кулачном бое, — отговорился Амфитрон. — Я буду зрителем.
— Может, судьей?
Не дожидаясь ответа, парень умчался на площадку — там его, приплясывая от нетерпения, уже ждал брат-близнец. Высоко подняв руки, бойцы закружили по утоптанному песку. Дрались Электриониды, как принято на состязаниях — целясь сопернику в голову, и никуда больше. Руки они обматывали по новой моде — только правую. Шлемами парни пренебрегли. Амфитрион быстро перестал соображать, кто из братьев Горгофон, а кто — Амфимах. Он и раньше путался в дядиных сыновьях, как ребенок в дремучем лесу. С ужасом глядя на четыре пары близнецов, награжденных вдобавок общим семейным сходством, он безнадежно гадал: Горгофон? Филоном? Номий? Нет, Номий выше, а это Еврибий… Или не Еврибий? Близнецы, подумал он. Жребий нашего рода. Приятно ли бить лицо, до мелочей сходное с твоим? Наверное, после боя подслеповатый старец — и тот без труда различит братьев. Или они — мастера ставить друг дружке одинаковые синяки?
Гимнасий, куда его привели, потрясал роскошью. Комнаты для игры в мяч и борьбы, крытые галереи для бегунов, колоннады из голубого известняка; «масленица» и «песочница»[24], бани с дюжиной водостоков, украшенных мордами волков — по ним вода ближайшего ручья текла в пять бассейнов; сад с тенистыми аллеями, портики, где беседовали мудрецы, услаждая взор соперничеством гибких юношей…
«Мудрецы! — усмехнулся Амфитрион. — О-о, эти мудрецы…»
Всю дорогу, пока они шли в гимнасий, шумная орава Электрионидов упражнялась в остроумии. Спор касался жизненно важного предмета, висевшего у Амфитриона между ногами. Ночью, в мегароне, всем выпало счастье рассмотреть сей геройский предмет в подробностях. Тем не менее, впечатления разделились. Одни утверждали, что это прыщ. Другие — что копье. Ну точно, копье! Такими сражались мирмидоны[25], когда еще были не людьми, а муравьями. Третьи задумчиво изучали свой мизинец, сгибая палец крючком. Наконец младший предложил спросить у сестры. Женщины, мол, больше смыслят в заячьих хвостах. Амфитрион задумчиво намекнул, что готов оторвать кое-кому его додонский дуб, и сравнить размеры. Обсуждаемый предмет сразу вырос в глазах Электрионидов, и к концу пути сравнялся с Олимпом.
«Болтуны! Мой Олимп в ваши тучи…»
Ему наскучил бой. Слишком часто кто-нибудь из близнецов уходил в глухую защиту, скрыв голову предплечьями. Второй, утратив единственно возможную цель, вертелся рядом и принимал грозные позы. Амфитрион пожалел, что отказался быть судьей — гибкая палка живо намекнула бы ловкачу, что оборона — обороной, а зрители, как и боги, жаждут крови. Сидя в крепости, сражения не выиграть. Вон, ближе к саду — ишь, рубятся…
Двое юнцов, незнакомых сыну Алкея, и впрямь лупили друг дружку с превеликим усердием. Казалось, они соревнуются в том, кто ловчее использует правила в свою пользу. Делая вид, что целят в челюсть или скулу, парни искусно промахивались. Кулаки со смачным чавканьем врезались в шею, плечи, подмышку, а то и под лопатку, если соперник слишком уж размахался, подставив спину. Впрочем, это не мешало бойцам честно выколачивать дурь из молодых голов. Шлемы, на которые пошла толстая шкура вола, спасали отчасти. Амфитрион в восхищении цокнул языком — и прикинул, что на месте судьи не сумел бы поставить хитрецам в упрек ни один из промахов.
Должно быть, сказалась бессонная ночь — в юнцах ему примерещились тени недавнего прошлого. Мертвец, поселившийся в снах Амфитриона, воскрес и явился в гимнасий. Сын Алкея сощурился, вглядываясь. Ну да, вон и плечо белое… «Кто вызвался узнать все о Пелопидах? — громыхнул в сознании вопль отца. — Кто корчит из себя героя?» Амфитрион вспомнил, как в детстве, терзаемый намеками на проклятие дедушки Пелопса, изучал свое левое плечо: нет ли родовой метки — пятна цвета слоновой кости…
Плечи кулачных бойцов украшали «костяные» пятна. Ошибка исключалась: в гимнасии дрались Атрей и Фиест, сыновья Пелопса Проклятого. Беглецы от родительского гнева; братоубийцы, если молва говорила правду. Никто из микенцев не согласился бы составить пару Атрею или Фиесту — кровь, пятнавшая беглецов, требовала очищения. Сойдись с таким — бойся скверны! Сама судьба понуждала младших Пелопидов выходить из положения по-братски. Бей родича, борись с родичем, обходи родича на беговой дорожке — больше-то некого бороть и обходить!
«Бедолаги,» — посочувствовал Амфитрион.
И отметил, что Электриониды тоже предпочитают колотить родню.
Словно подслушав его мысли, юнцы прекратили бой. Тяжело дыша, содрали шлемы; рысцой кинулись к лохани с водой, на ходу сматывая ремни с кулаков. Здесь Амфитриона ждало второе потрясение. Умытые, Атрей с Фиестом чертами очень напоминали Питфея с Трезеном — Пелопидов-старших, на чьей стороне сын Алкея бился полтора года. Пройдет время, у Атрея заляжет питфеева складка между бровями, у Фиеста разбегутся трезеновы морщинки в углах глаз…
— Ну как? — крикнул ему Атрей, отфыркиваясь.
Амфитрион промолчал.
— Не понравилось? — засмеялся Фиест, становясь в стойку. — Иди сюда!
Амфитрион поднял к небу указательный палец: сдаюсь, мол! И не удержался от смеха — так заразительно хохотал Пелопид. «Они же мне дяди! — громом ударила запоздалая мысль. — Клянусь щитом Афины, дяди! Братья моей матери…» Веселье захлестнуло его бурной волной. Зевс-Гостеприимец, я должен отнестись к ним с уважением! Дядя — второй отец, наставник и опекун. Пелопиды научат меня, глупого, кулачному бою…
«…братьев резать научат…»
— Сдался! — возликовали дяди. — Эй, тихоня! Сам-то что умеешь?
Повернувшись к Пелопидам спиной, Амфитрион зашагал к стойке с оружием. Выбрал копье по руке, смерил взглядом расстояние до чучела, облаченного в старый доспех. Далековато, подумал он. Ладно, сойдет. Первый бросок поразил щит, выставленный вперед. Следующее копье угодило в столб, служивший чучелу ногами. Успех окрылил Амфитриона. Взяв сразу два копья, длинное и короткое, он для пробы взмахнул длинным. Годится… Миг, и пара Зевесовых молний — одна за другой — устремилась в полет. Та, что покороче, врезалась в щит, заставив чучело содрогнуться. Жало второй мелькнуло над краем щита, вонзившись жертве в «лицо», между нащечниками шлема. Дерево треснуло с оглушительным хрустом. Чурбан, заменявший чучелу голову, отвалился и запрыгал по земле, волоча за собой глубоко вошедшее копье.
На третьем прыжке чурбан раскололся пополам.
— А еще я умею петь, — сказал Амфитрион.
И затянул на весь гимнасий:
— Хаа-ай, гроза над морем…
