Их шествие неожиданно остановилось, отчего вовремя прервавшая свои размышления Верити едва не врезалась в спину сестры Изабель. Она быстро пришла в себя, прищурив глаза для фокусирования зрения.
Верити понадобилось мгновение, чтобы узнать человека, перед которым остановилась четко отсалютовавшая Галатея. Она уже видела это аристократическое лицо на афишах снаружи порта, а ранее — на некоторых лунах и плакатах, изрисованных грубыми граффити.
— Губернатор Эммель, все в порядке? — спросила канонисса.
Тот наигранно изобразил печаль:
— Насколько это возможно, моя дорогая госпожа. Ведь, как мне сказали, главная звезда фестиваля не появится.
По голосу Эммеля Верити поняла, что он больше беспокоится за шикарное проведение фестиваля, чем за то, что Торрис Ваун свободно разгуливает среди его людей.
— Сороритас проследят за тем, чтобы ваше бедствие было недолгим, — вежливо ответила Галатея. — Все под контролем.
Похоже, ответ удовлетворил правителя планеты, пристальный взгляд которого уже блуждал по благоухающим женщинам, собравшимся возле винного фонтана.
— Хорошо. Я знаю, что могу довериться дочерям Императора…
В ее поле зрения шагнула группа других аристократов, от которых пахло выпивкой и сладким табачным дымом.
— При всем уважении, это может быть не очень хорошая идея, — произнес новоприбывший незнакомец.
Столь же знатный, как и Эммель, рядом с губернатором он выглядел как охотничий пес. Худой, тощий и вдобавок голодный. Верити заметила пожелтение по краям его век, какое бывает у курильщиков киксы. Слабонаркотическое и стимулирующее растение, добываемое в мирах сегментума Ультима, было слишком дорогим для простых людей.
Губернатор Эммель приветствовал его сдержанным кивком.
— Мой уважаемый барон Шерринг, ваши советы всегда приветствуются. Вы хотите что-нибудь представить моему вниманию?
Шерринг взглянул на Галатею и сестер, затем опять на Эммеля.
— Я ни в коем случае не хочу ставить под сомнение преданность этих прекрасных женщин, но всех собравшихся интересует один и тот же вопрос, губернатор. Мои коллеги бароны удивлены, почему их личная гвардия не может начать охоту на Вауна?
Мирия заговорила — впервые после того, как они вошли в зал собраний. Сначала ее настрой показался дружелюбным.
— Прошу прощения, но вы упускаете одну важную деталь.
— Неужели? — вздохнул Эммель, беря бокал у пролетавшего мимо херувима. — Скажите нам.
— Торрис Ваун находился на свободе на этой планете два полных солнечных года, перед тем как покинуть этот мир и продолжить свою преступную карьеру. Тогда солдаты ваших благородных домов с треском провалили захват колдуна. — Ее холодный взор упал на Шерринга. — Но простите меня, не мне рассуждать о радикальных и разительных переменах в боевой доктрине, которую вы должны были привить своей гвардии с тех пор.
Шерринг скрыл раздражение, затянувшись табачной сигаретой, а Эммель задумчиво скривил губы.
— Что-то я не припомню никаких перемен, — проговорил он. — Возможно, они были, но меня не поставили в известность?
Барон поклонился, собираясь уходить.
— Как я уже сказал, это был всего лишь совет — не более. Разумеется, у Сестры Битвы все под контролем.
Простившись, Шерринг вернулся назад в толпу с фальшивой улыбкой на лице.
Эммель почувствовал на себе взгляд Верити и непринужденно ей подмигнул.
— Старый добрый Хольт. Смелый, хоть и немного честолюбивый. — Он посмотрел на Мирию. — Сестра, ваша решительность впечатляет. Это хорошая черта для воина. — Губернатор нагнулся к ней чуть ближе, и в этот миг маска приветливого дружелюбия на лице пропала. — Но я буду разочарован, если это единственная стрела в вашем колчане. — Улыбка вернулась на лицо, и он, осушив бокал до дна, удалился.
На его месте появился офицер гвардии планетарного гарнизона с аккуратной бородой и изборожденным морщинами лицом. Мужчина носил местную униформу черно-зеленого цвета с разнообразными сверкающими орденами. На поясе у него висел церемониальный лазган из стекла и скимитар.
— Лорд-диакон просит вас подняться к нему на ярус, — невыразительным голосом проговорил он.
— Буду рада, полковник Браун, — начала Галатея, но офицер медленно покачал головой.
— Лорд Ла-Хайн желает видеть сестру Мирию, — Браун взглянул на Верити, — а также госпитальера.
Канониссу охватило раздражение.
— Конечно, — кивнула она вслед уходившему полковнику.
Верити почувствовала, как горло пересохло, когда пошла вслед за Мирией. Ей понадобился короткий миг, чтобы вновь обрести голос.
— Что мне ему сказать?
Мирия сохраняла строгое выражение лица. Ее неприязнь к этим людям ощущалась сильнее, чем распространяемый вокруг запах духов.
— Все, что он пожелает услышать.
Ярус Величайшего благочестия широким выступом простирался от башни собора в самом ее центре, возвышаясь над кишащей массой внизу. Пока работающие генераторы поддерживали благородную музыку внутри часовни, здесь, на серповидном балконе, ночь тихо плавала на волнах приветственных восклицаний и церковных гимнов. Повсюду стояли ряды осветителей, но ни один из них в данный момент не работал. Свет исходил снизу, от прожекторов и несчетного количества электросвечей в руках зрителей амфитеатра. Браун провел их сквозь шеренги занятых работой сервиторов, возящихся с гололитическими линзами и сетями кабелей вокса. На краю возвышающегося балкона восседал великий лорд-диакон Невы, Виктор Ла-Хайн, очевидно, не тронутый потрясающим видом.
Чтобы быть услышанным, ему пришлось немного повысить голос.
— Пока они не видят нас здесь, — начал лорд-пастырь. — Мы в темноте. Каждый, кто посмотрит наверх, упускает слова, и это непростительно.
Мирия глянула вниз, где изображения на громадных стендах, состоящих из множества небольших разрисованных панелей, со щелканьем менялись и складывались в слова на высоком готике. Таким образом, лишь подняв головы, огромная толпа могла лицезреть лирические гимны.
— Конечно, лорд, слова должны быть у них в сердце?
Ла-Хайн бросил веселый взгляд на декана, стоявшего рядом.
— Говоришь, как истинная Сороритас, а, Веник?
Человек кивнул и махнул рукой Брауну. Полковник молча поклонился и в сопровождении десятка солдат отошел к двери часовни. Мирия поняла: диакон не желает, чтобы солдаты их слышали.
— Те, кто не могут прочесть, заучивают наизусть, — сказал Ла-Хайн. — В этом случае слово Бога-Императора не теряется. Оно остается неизменным, невредимым и вечным.
