— Елкин бозон! — Ушанский как-то очень по-женски всплеснул руками. — Ну прямо сериал «Заживо погребенные»! Или вроде того!
— Точно. Но я все-таки набрался храбрости и простыню-то с покойницы сдернул!
— И что? — хором спросили Ушанский и Матвей.
— А то, что баба эта знакомая была по тусовке одной рокерской. Настей ее звали.
— А ты?
— Ну, для начала я чуть не обмочился. А потом решил Настю растолкать.
— И как?
— Растолкал, — Мокакин-Мартышкин потупился. — Оказалось, это наши, из тусовки, решили меня приколоть… Подбросить якобы покойницу, чтобы она, когда я ее внутрь закачу, схватила меня за горло и закричала: «Я восстала из ада! И я люблю тебя!»
— А она?
— Она пьяная была. Заснула.
Матвей улыбнулся. Ушанский прыснул со смеху. И даже хрестоматийный зануда Боря Постников, не проронивший пока ни слова, и тот изобразил нечто, отдаленно напоминающее оживленное лицо.
— А потом?
— Потом мы с Настей два года встречались. Секс у нас был высоковольтный! Пока она не выскочила замуж за танцора ночного кабаре и не убежала с ним на Луну.
Компания затребовала еще кальвадосу. Матвей же, которому предстояло рулить авиеткой, был вынужден довольствоваться чашкой мате и малосвязным рассказом тугоумного молчуна Постникова о том, как он торговал норвежскими лайками с поддельными родословными в городе Петрозаводск (Земля, Солнечная система) по тысяче рублей за голову.
А когда настал черед Матвея рассказывать историю про свою первую работу (Матвею восемь лет, он на облучке газонокосилки стрижет газоны соседям по коттеджному поселку Троицкое), на пороге появился… мистер Пивное Брюшко.
Лицо его сияло светом неземного блаженства. Было видно: он немыслимо гордится собой.
— Не прошло и получаса, — грустно вздохнул Матвей.
Он уже смирился с тем, что к прекрасной Анне Петровской придется опоздать минут этак на сто двадцать.
— Что вы хотите?! Никак борткомпьютер включить не мог. Все время опознавал меня как чужого!
— А теперь? — ангельским голосом осведомился Матвей. Даже не верилось, что еще полчаса назад он хотел убить этого человека. Вот она — волшебная сила доброй компании!
— А теперь сам включился…
— Славно-то как! Все-таки Бог — он есть. Что бы там не клеветали атеисты!
И, попрощавшись с товарищами, Матвей опрометью бросился на стоянку, где ждала его очень подержанная авиетка, выпущенная концерном ГАЗ в две тысячи триста мохнатом году.
«Страх и ужас… Что подумает Анна?» — вздохнул Матвей, выруливая на взлетную.
Однако Анна ничего такого не подумала.
— Извините за такое несусветное опоздание, — раскаяние Матвея было искренним.
— Да ничего… Вы же предупредили.
Матвей поцеловал Аню в щеку. Аня сделала то же самое. Вообще они поздоровались как старые приятели. Будто были знакомы давным-давно. Это удивило, но в то же время и обрадовало Матвея.
Выставка, как и сама новая галерея, очень понравилась Матвею. Хотя, если бы его попросили описать, что именно он там, в галерее, увидел, он бы, пожалуй, не знал, что ответить.
Единственное, что он запомнил со всей определенностью: некоторые залы галереи были выкрашены лазурно-голубым, а некоторые черным. И что первая часть выставки была посвящена современной скульптуре из твердого воздуха, а вторая — скульптуре из сахара.
А вот фамилию скульптора, творчеству которого была посвящена выставка, Матвей не вспомнил бы и за крупную сумму наличности — не то Скоренко, не то Диденко… Простая малороссийская фамилия без особых примет, серо-серая, как сумерки на море Нектара.
Не то чтобы Матвею было свойственно какое-то вопиющее невнимание к событиям мира искусства. Напротив, он, сын некогда подававшей надежды художницы-станковистки, а впоследствии примерной матери троих детей, был к вернисажам привычен. И даже в младших классах школы на вопрос «Кем ты хочешь быть?» отвечал: «Художником, как мама».
Всему виной была Анна Петровская. Она, живая и остроумная, словно бы каким-то колдовством похитила все его внимание. Буквально все. До последней махонькой толики.
Они шутили и болтали без умолку. И темы не переводились.
— А что, правда эта скульптура сделана из сахара? — спросил Матвей, указывая на сладострастно изогнутый женский торс.
— Думаю, да… Вообще-то проверить это легче легкого!
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду вот что… — с этими словами Анна вдруг наклонилась, будто рассматривая, к животу скульптуры и, выждав, когда отвернется охранник, лизнула его.
— Ну как, сладко? — спросил Матвей.
Некоторое время Анна стояла неподвижно, с лицом лунатички, словно бы анализируя свои ощущения.
— Нет, не сладко.
— Может, скульптуры из соли, а не из сахара?
— Нет-нет, соленого вкуса тоже нет…
— А какой есть?
— Никакого!
— Может быть, это сахар у них такой… Модифицированный?.. Несладкий?
— «Сахар плюс-плюс»! Диетический! Он есть — и в то же время его нет!.. А что, мне кажется, такой продукт можно смело пускать на рынок. Шизофреникам понравится. А это целых полтора процента платежеспособного населения!
Быстро покинув бывшие никелевые шахты Задольска, а ныне же арт-комплекс «Террикончик», Анна и Матвей отправились в ближайший ресторан.
И снова же! Спустя всего-то час после ужина Матвей не был в состоянии вспомнить, что же именно они ели и пили (хотя пили они совсем немного).
А все потому, что кремовое платьице, облегающее стройную фигурку Анны, было слишком облегающим.
Потому что золотистая кожа Анны была слишком сияющезолотистой.
Потому что каждая улыбка Анны заставляла что-то внутри Матвея сладострастно сжиматься.
И главное, потому что с Аней — в отличие от Алики, Евгении и прочих безымянных и безликих, — Матвею наконец-то было интересно! В общем, с каждой минутой столь маловозбудимый в любви Матвей все более отчетливо понимал: он влюбился, Амур не промазал, вот оно, чувство, о котором читал в книгах!
А потом они с Анной гуляли по ночному кипарисовому парку и ходили в кино на самый-самый последний ночной сеанс.
Лишь под утро Матвей посадил авиетку перед увитыми плющом воротами загородного дома ее родителей.
Точеное личико Анны с разлетающимися птицами бровей и бриллиантами бездонных глаз было усталым, но довольным.
— Я вот чего понять не могу… — сказала Анна, задумчиво опуская глаза.
— А именно?
— Не могу понять, это у нас с вами дружба? Или…
— Или любовь? — закончил за нее Матвей, сам не ожидавший от себя такой смелости.
