— Чем я заслужила такое приветствие? Вы говорили, что я могу заходить свободно, если дверь не заперта.
— Ничем.
Талос вернулся на холодную металлическую плиту, служившую ему кроватью в минуты отдыха.
— Прости меня — я был встревожен тем, что видел во сне.
— Я постучала перед тем, как войти, — добавила девушка.
— Не сомневаюсь.
На мгновение он прижал ладони к глазам, избавляясь от образа ксеносской ведьмы. Но боль осталась и была сильнее, чем когда-либо прежде. Боль пульсировала в виске, расползаясь оттуда паучьей сеткой по всему черепу. Раны, полученные месяц назад, только усилили ее. Теперь даже сон превратился в мучение.
Талос медленно поднял голову и взглянул на навигатора.
— Ты не в своих покоях. И корабль, к моей величайшей радости, больше не трясется. Но мы еще не могли добраться до места назначения.
Было совершенно ясно, что девушка не хочет об этом говорить.
— Нет, — сказала она, не вдаваясь в объяснения.
— Понимаю.
Значит, ей снова потребовался отдых. Вознесенный вряд ли пришел в восторг.
Все трое замолчали. Октавия водила лучом фонарика по стенам. Каждый сантиметр личных покоев Талоса был покрыт нострамскими письменами — поспешно нацарапанными строчками рун, перетекающих одна в другую. Кое-где новые пророчества были выцарапаны поверх старых. Видения, переполнявшие разум Талоса, выплеснулись на стены словами мертвого языка. Такие же рунические пророчества были выгравированы на некоторых участках его брони.
Талоса, похоже, не задело ее любопытство.
— Ты плохо выглядишь, — сказал он девушке.
— Большое спасибо. — Она отлично знала, как паршиво выглядит: кожа цвета прокисшего молока, больная спина и глаза, настолько налившиеся кровью, что даже моргнуть было мучительно. — Вести корабль сквозь бездну душ не так уж легко, знаете ли.
— Я не хотел обидеть тебя. — Голос пророка прозвучал скорее задумчиво, чем виновато. — Галантность покидает нас в первую очередь. Способность вести светскую беседу. Когда мы перестаем быть людьми, это уходит первым.
Октавия фыркнула, но не позволила отвлечь себя от главного.
— О чем был твой кошмар?
Талос улыбнулся ей той кривой и насмешливой улыбкой, что обычно скрывалась под шлемом.
— Об эльдарах. В последнее время я вижу только их.
— Это было пророчество?
Она вновь собрала волосы в хвост, попутно проверив, плотно ли держится повязка на лбу.
— Я уже не уверен. Иногда нелегко ощутить разницу между кошмаром и пророчеством. Это было воспоминание, под конец извратившееся и оскверненное. Ни пророческое видение, ни настоящий сон.
— Казалось бы, после стольких лет вы должны были научиться различать их, — сказала девушка, стараясь не встречаться с ним взглядом.
Талос не ответил на укол, потому что знал, отчего навигатор злится. Октавия была напугана, потрясена тем, что он чуть не придушил ее при пробуждении, и старалась скрыть страх под маской раздражения. Почему люди позволяли таким мелочным чувствам управлять их поведением — оставалось загадкой для Пророка, однако он научился распознавать эти эмоции и не обращать на них внимания.
Ободренная его терпеливым молчанием, она наконец произнесла: «Прошу прощения».
Теперь их глаза встретились: ее орехово-карие, как у большинства уроженцев Терры, и его непроницаемо-черные, лишенные белка очи истинного сына Нострамо. Девушка быстро отвела взгляд. Когда она слишком долго смотрела на этих генетически усиленных полубогов, по коже начинали ползти мурашки. Лицо Талоса почти зажило за прошедший месяц, и все же он больше напоминал оружие, чем живого человека. Под тонкими чертами Пророка скрывался форсированный и слишком массивный череп: каменная глыба, твердая, как сталь. От обоих его висков тянулись хирургические шрамы, белые на белом, почти незаметные на матово-бледной коже. Гармоничные черты, украсившие бы любого человека, на лице этого громадного воина казались почти лишними. Глаза, которые могли бы светиться любопытством и добротой, вместо этого горели разочарованием и еще чем-то отталкивающим и пугающим.
Ненавистью, подумала она. Хозяева люто ненавидели все, включая друг друга.
В ответ на ее изучающий взгляд Пророк улыбнулся. По крайней мере, хоть это в нем оставалось человеческим. Насмешливая улыбка, когда-то принадлежавшая мальчику, знавшему намного больше, чем он желал показать. Изрезанная шрамами статуя гневного бога на секунду исчезла, уступив место чему-то большему.
— Полагаю, ты за этим и пришла, — сказал он, то ли спрашивая, то ли утверждая.
— Возможно. Что вам снилось, прежде чем… прежде чем пришли эльдары?
— Мой родной мир — до того, как мы вернулись и уничтожили его.
Пророк спал в полном боевом облачении, не считая шлема. Септимус с помощью Маруха починил его доспех. Октавия видела завершающий штрих этой работы, когда Талос вновь разнес изображение аквилы одним ударом ритуального молота.
— Какая у вас была семья?
Воин вложил золотой меч в ножны и закрепил за спиной. Рукоятка и крылатая гарда выглядывали из-за плеча Пророка, ожидая, пока за них возьмется хозяйская рука. Талос ответил, не глядя на девушку:
— Мой отец был убийцей, как и его отец до него, и отец его отца. Моя мать была шлюхой на договоре у сутенера и состарилась прежде времени. В пятьдесят она выглядела на все семьдесят. Думаю, подцепила какую-нибудь болезнь.
— Извините, что спросила, — с чувством произнесла девушка.
Талос проверил магазин своего огромного болтера и одним щелчком задвинул его на место.
— Чего ты хочешь, Октавия?
— Септимус однажды сказал мне кое-что.
Талос развернулся и взглянул на навигатора сверху вниз. Ее макушка едва доходила ему до груди.
— Он сказал, что вы убили одного из ваших слуг. Очень давно.
— Терциуса. Варп завладел им. — Талос нахмурился, словно замечание Октавии его оскорбило. — Я дал ему чистую смерть. Он почти не страдал. Это не было бездумным убийством, Октавия. Я никогда не действую безрассудно.
Девушка тряхнула головой.
— Я знаю. Не в этом дело. Но что произошло? «У варпа есть тысяча способов отравить человеческое сердце». — Октавия бледно улыбнулась, процитировав это древнее и напыщенное изречение навигаторов. — Что с ним случилось?
Талос закрепил двуствольный болтер на набедреннике.
— Терциус изменился, снаружи и изнутри. Он всегда был любознателен. Когда мы шли по Морю Душ, ему нравилось стоять на наблюдательной палубе и смотреть прямо в сердце безумия. Он вглядывался в бездну так долго, что она проникла в него. Поначалу никто почти не замечал признаков: судорог и носового кровотечения. А я тогда был младше и плохо знал, как обнаружить скверну. Когда я наконец понял, что он потерян навсегда, Терциус уже превратился в свирепую тварь. Он бродил по нижним палубам, выслеживая и пожирая смертных.
