Магистр ордена Ту'Шан наблюдал за церемонией с массивного каменного сиденья. По обеим сторонам от него расположились телохранители, Огнедышащие Змии, воины первой роты — его роты. Почетные отметины покрывали благородный лик Ту'Шана — физическая история его подвигов, выписанная на эбеново-черной коже, выжженные шрамы, какие были у каждого Саламандра в соответствии с прометейскими традициями. Немногие из ордена, лишь самые прославленные ветераны доживали до шрамов, которые выжигались на лице. Как регент Прометея, Ту'Шан был облачен в комплект древних силовых доспехов. Его могучие плечи облегала пара наплечников, выкованных в виде ощерившихся огненных ящериц, от которых орден и получил свое название. Мантия из саламандровой шкуры — усыпанная наградами и более древняя, чем те, что носили Огнедышащие Змии, — ниспадала по широкой спине магистра. Лысая голова Ту'Шана блестела, отражая свечение лавы. Тени от бурлящей магмы ползли по стенам, словно щупальца закатных сумерек. Глаза Ту'Шана походили на два плененных солнца. Уперевшись подбородком в кулак, магистр ордена предавался размышлениям, непроницаемый, словно камень самой горы.
Рассмотрев магистра ордена, Дак'ир перевел взор на Фугиса. Апотекарий был одним из Инфернальной Гвардии, старой свиты Кадая, от которой ныне осталось всего трое. Шлем Фугис снял и держал, прижав локтем к боку. Шлем был полностью белым, как и правый наплечник доспеха. По суровому костистому лицу апотекария двигались тени. Дак'иру показалось, что даже сквозь поднимающийся снизу мерцающий жар он заметил, как сверкнули глаза Фугиса. С тех самых пор как Дак'ир заслужил свой черный панцирь и стал боевым братом, на протяжении всех своих сорока лет службы он ощущал на себе пристальный взгляд апотекария. До того как стать Астартес, Дак'ир был игнейцем, кочевым жителем пещер Ноктюрна. Один этот факт уже был делом неслыханным, ибо никого из-за пределов семи городов-убежищ еще никогда не принимали в столь восхваляемые ряды Космического Десанта. В чьих-то глазах это делало Дак'ира исключительным, в чьих-то он выглядел отклонением. Определенно, с такой сильной, как у него, привязанностью к человеческим корням не сталкивался никакой апотекарий. Во время предбоевых медитаций Дак'ир грезил. Он четко и ясно вспоминал дни до превращения в сверхчеловека, до того, как его кровь, органы и кости были навсегда перекованы в крепкую как железо форму альфа-воина. Биологически он являлся космодесантником, как и остальные. С точки зрения психологии, трудно было сказать, какие возможности таились в нем.
Капеллан Элизий не нашел порока в душе Дак'ира. Наоборот, сила духа и устремления игнейца были исключительно чисты, настолько, что тот стал сержантом поразительно быстро, учитывая неторопливость и методичность, принятые в ордене.
Фугиса, однако, интересовала самая его сущность, и он не был скован радикализмом, которым страдал капеллан. Дак'ир представлял для него загадку, в которой апотекарий желал разобраться. Но в этот день его изучающий взгляд не донимал Дак'ира. Фугис ушел в себя, полный горестных мыслей: Кадай был не только его капитаном, но и другом.
В отличие от своих братьев сегодня Дак'ир облачился в наряд железодела, бродячего кузнеца, что обрабатывал железо, добытое в глубинах гор, и трудился в поте лица над тяжелыми наковальнями. Одеяние было архаическим, но на Ноктюрне по-прежнему придерживались старых традиций.
В самые ранние эпохи цивилизации, когда туземные племена жили в пещерах, поклоняясь огненной горе как богине и ее чешуйчатым обитателям как объектам духовного значения, железное дело считалось благородной профессией, а его мастера были вождями племен. Традиция сохранялась на протяжении тысячи лет, пережив развитие примитивных технологий и превращение зачаточного искусства выделки металла в кузнечное мастерство, приход Вулкана и тот момент, когда Чужеземец забрал его обратно на звезды.
Шкура саламандры покрывала чресла Дак'ира. Ремни толстых сандалий туго оплетали ноги. Обнаженная грудь Астартес блестела, словно лакированное эбеновое дерево, — ониксово-черная, тверже черной яшмы. В руках Дак'ир сжимал одну из толстых цепей, что надежно удерживали тело Кадая над огненным озером.
Прометейские обычаи требовали, чтобы умершего провожали два железодела. Напротив Дак'ира на таком же каменном выступе над лавой стоял Тсу'ган, облаченный в такой же наряд. Если игнейское наследие явно читалось на грубом и неровном лице Дак'ира, благородная родословная племенных царей Гесиода делала лик Тсу'гана надменным и жестоким. Его гладкий череп был тщательно выбрит, узкая темно-красная бородка походила на острый выступ скалы. Во всем этом было больше утверждения высокомерия и тщеславия, нежели просто напыщенности. Темные волосы Дак'ира, столь характерные для подземников, кочевников Игнеи, были подстрижены очень коротко.
Когда сержанты на мгновение встретились взглядами, в глазах Тсу'гана холодно вспыхнуло обвинение и едва скрытое презрение. Огненная прорва между ними бурлила и плевалась, словно отражая их враждебность.
Чувствуя нарастающий гнев, Дак'ир отвел взгляд.
Тсу'ган был одним из тех в ордене, кто считал исключительность Дак'ира отклонением. Рожденному в относительном изобилии и достатке, какие только возможны на вулканическом мире смерти, Тсу'гану претила самая мысль, что Дак'ир — достойный кандидат в Астартес. Факт того, что, став космодесантником, низкорожденный и незнатный Дак'ир стал ему ровней, неимоверно бесил Тсу'гана.
Но происхождение было лишь подспудной частью той неприязни, что пролегла между ними. Вражда, что так яро разделила двух сержантов, родилась еще на Морибаре — на их первом задании как неофитов, но ее силу и горечь навсегда изменило недавнее дело на Стратосе.
Морибар… Мысль о мире-гробнице, на котором Дак'ир побывал более сорока лет назад, пробудила горькие воспоминания. Это там Ушорак расстался с жизнью и там родилась кровная месть Нигилана.
Нигилана, который…
Былые воспоминания проступали из подсознания Дак'ира словно заостренные осколки кремня. Он снова видел смутные очертания дракона, чья красная чешуя блестела, словно кровь, под светом храма ложных богов. Вспышка мелты полыхнула перед глазами раскаленной добела звездой — яростная, горячая и неумолимая. Крик Кадая помутил сознание, и на мгновение остались лишь чернота и эхо его вызывающих чувство вины страданий…
Дак'ир очнулся. Пот катился по желобкам его искусственно увеличенных мускулов, но не от жара лавы — Саламандры обладали устойчивостью к таким вещам, — а скорее от терзающей изнутри боли. Второе сердце судорожно заработало вместе с участившимся дыханием, ошибочно посчитав, что тело входит в состояние повышенной готовности перед боем.
