По щекам дяди текли слезы:
— Чтобы тебя помнили, надо совершать по подвигу в день! Давить быков голыми руками! Загонять вепрей в снег, ланей в реку, львов в пещеры — и давить, давить! Резать чудовищ, как волк овец… Не строить города, а сокрушать!
— Не кричи, — попросил Амфитрион.
— Почему? — изумился ванакт.
— Соседи. Поздно уже.
Идея соседей, которых раздражает поздний шум, восхитила Электриона. Похоже, раньше она никогда не приходила ему в голову. Схватив размокшую лепешку, он залепил себе рот.
— Подвиг! — смутно донеслось из-за лепешки. — Я не совершил ни единого подвига. Мне ставят в вину недостаток войн. Победоносных войн! Вот ты воевал, а я нет. Спроси: почему?
— Почему? — спросил Амфитрион.
— Я строил! — лепешка полетела в колонну, где и прилипла. — Я возвел Львиные ворота. Я проложил дорогу от ворот ко дворцу. Я хотел обновить стены, но у меня нет циклопов! Ничего, я пристроил участок на севере. Там есть источник, бьющий из скалы… Теперь он в крепости, а не снаружи! Лестница в сотню ступеней; водохранилище глубиной в полторы оргии[46]…
Амфитрион кивнул, оценив дядины старания.
— Я сделал безопасными пути к Эпидавру! На Афины! В Аркадию… Я сосчитал каждый плащ в кладовке! Каждую овцу в стаде! Каждую смокву… Мои склады забиты глиняными табличками. Там есть все! — ванакт погрозил кому-то невидимому. Очевидно, невидимка сомневался в точности сведений. — Прачке в день — две меры хлеба и смокв. Ребенку — одну меру. Пять мер — надзирателю за работами… И что? Они богатеют день ото дня, и упрекают меня, что я не воевал. Если я хочу заключить союз, я должен трижды подумать. Кому нужны союзы? Всем нужны войны…
Дядя мрачно насупился.
— Свадьбу сыграем осенью, после сбора урожая, — грозным тоном заявил он. — Я люблю тебя, как сына. Но Микены я тебе не отдам. И не надейся. В Микенах сядет Горгофон, мой первенец.
Сперва Амфитрион не сообразил, о чем речь.
— У нас в семье уйма Горгофонов, — отшутился он. — Тетя, твой сын… Не считая деда. Куда ни ткни — всюду Убийцы Горгоны. Полагаю, Сфенел назвал дочку Медузой из чувства противоречия…
— Не увиливай! — рявкнул ванакт. — Свадьба осенью!
— Хорошо, — согласился Амфитрион.
И понял, что счастлив.
— Иди ко мне в лавагеты, — дядя лил из кувшина в чаши. Пиво текло по столу, но он не замечал. — Пусть в Тиринфе садится Сфенел…
— В Тиринфе сидит мой отец!
— Ну да, конечно. Зевс, подари Алкею сто лет жизни! Но если вдруг, пусть Сфенел. Да, он — спорщик. Он хитрец. А главное, трус. Что скажу, то и сделает, — ванакт запустил кувшином в факельщиков и поправился: — Что скажем, то и сделает. Ты станешь моим мечом. Ведь станешь?
— У тебя восемь сыновей…
— Да хоть дюжина! Они сядут в окрестных городах. А мне нужен военачальник. Оставайся в Микенах! Моя дочь родит тебе армию мальчишек. Мы горы свернем… Видишь горы? — широким жестом дядя обвел двор. — Вот их и свернем. Одних — в бараний рог, других — в пыль, с третьими договоримся… Ты умеешь договариваться?
— Не знаю, — пожал плечами Амфитрион.
Сказанное больше относилось к предложению возглавить микенские войска.
— С врагом? С врагом сможешь договориться?
— С каким врагом?
— Неважно. Вчера вы кололи друг друга копьями, а сегодня у вас союз… Сумеешь?
— Почему нет? — удивился Амфитрион.
И понял, что дядя тоже счастлив.
— Вставай, — будит Тритон.
Уйди, отмахивается Амфитрион. Ночь на дворе.
— Вставай, да…
Здоровый вырос Тритон. Трясет, как грушу. Сон осыпается спелыми, медовыми на срезе плодами. Во сне дядя пил на свадьбе Амфитриона и Алкмены. Такими кубками пил, что циклопу впору. И вот: нет свадьбы, нет кубков, один Тритон сверкает голубым глазом.
— Ну вставай…
— Зачем? — внятно спрашивает Амфитрион.
И правда, зачем? Разве что ванакт микенский явился в гости еще раз, под утро. Тогда ясно. В любом другом случае…
— Там эта… плачет…
— Кто?
— Ну, эта… ты спал, она тебя будила…
— Это ты меня будишь!
— Ты над оврагом спал. Она будила…
Сна ни в одном глазу.
— Ругалась: не ходи на охоту… иголками кидалась…
У Тритона плохая память на имена. Но это уже не имеет значения. На ходу оборачивая плащ вокруг бедер, Амфитрион выскакивает из спальни. Миг, и он во дворе. Еще миг, и к нему прижимается гибкое, трепещущее тело. Горячая влага на груди. Кровь? — слезы.
— Спаси их! — требует Алкмена.
— Кого?
Он готов спасать кого угодно. Сизифа, Тантала — он выведет из Аида всех, кого боги подвергли мучениям. Он снимет Иксиона с огненного колеса. Да что там! — он поднимет из Тартара падших титанов…
Скоро рассвет. Серое молоко течет по двору. Серые птицы спят на заборе. Сизый дым, прошитый розовыми нитями, клубится вдалеке — там, за краем земли, запрягают солнечную колесницу. Женщина, с головой закутанная в черное покрывало, мечется у ворот. Мычит, размахивает руками.
— Почему она мычит?
— Она немая, — поясняет Алкмена. — Медия, рабыня.
И опять:
— Спаси их!
— Да кого же?!
…клянись, мама. Клянись Деметрой и Герой. Пусть покарают тебя, если ты откроешь мою тайну отцу. Клянись Гекатой. Пусть даймоны выпьют твою кровь, мама, если ты откроешь мою тайну отцовой жене. И Персефоной клянись. Да не будет тебе покоя и после смерти, если отец узнает все от тебя. Клянись! Твой язык нем, но тебе не обмануть меня. Я увижу, что ты поклялась. Да, я вижу. Слушай, мама. Сейчас я уеду с братьями и вернусь героем…
— Медия — мать Ликимния. Моего сводного брата.
— Ты читаешь ее мысли?
— Я знаю язык жестов. Ликимний еще маленький. Он все выболтал матери. Они уехали в полночь, мои братья. Колесницы ждали внизу, под холмом. Медия пыталась остановить сына, и не сумела. Она клялась ничего не говорить моему отцу и матери. Да она и не смогла бы! Отец спал с ней, но он никогда не понимал ее… Ликимний просчитался. Он не взял с Медии клятвы молчать передо мной.
— Сколько лет Ликимнию? — глупо спрашивает Амфитрион.
— Зимой будет одиннадцать, — рыдает Алкмена. — Если доживет…
Амфитрион не понимает. Ну, уехали. Ну, ночью. Молодые забавы. Он кажется себе пожившим, опытным мужем. Сейчас он утешит Алкмену, и все устроится.
— Они уехали сражаться! — кричит Алкмена ему в ухо.
— С кем?
— С сыновьями Птерелая!
…так надо, мама. Они прислали нам вызов. Да, прямо с Тафоса. Да, в Микены. Они плюют нам в лицо. Насмехаются. Считают прахом, ничтожествами. Если мы откажемся — это будет вечный позор. Отцы могут ссориться или мириться. На то они и отцы. Но мы, сыновья, обязаны помнить про свою честь. Вот увидишь, отец обрадуется. Мы вернемся с победой, и он возликует. Жди, мама. Мы условились о встрече в Элиде, на западном побережье. Там, где река Миния впадает в море, есть укромное местечко. Говорят, вода в реке очень вонючая…
