А затем Рафен услышал выстрелы, внезапный тяжёлый грохот болтера, услышал, как рядом с шипением пролетают снаряды. Песок ослабил напор, отхлынул волной и сформировался вновь, когда кто-то пересёк ближайшую дюну и начал спускаться по гребню.
Рафен увидел другого Кровавого Ангела — цельного и ясно видного, окутанного маревом жара, но явно не одного из его фантомов.
Новоприбывший позволил оружию соскользнуть на перевязь и выхватил цепной топор с обломанными зубьями. Клинок сыпал искрами и забивался, но зубцы все ещё вращались, и Ангел начал быстро рубить призрачных Астартес. Меч Рафена проходил сквозь них словно сквозь воздух, но оружие другого воина било в цель и с воем рассекало месиво вязкого праха и песка.
Несколько секунд спустя гротески уже развеивались по ветру, растворялись, пока от них ничего не осталось.
Рафен слабо кивнул.
— Я… благодарю тебя, брат.
Теперь он видел куда яснее: второй Кровавый Ангел носил бело-алый доспех аптекария, хотя цвета роты и символы подразделения были странными — нет, не неправильными, но в чём-то незнакомыми. Облачение было почтенного дизайна, старой модели Марк IV Максимус, которую теперь применяли лишь немногие ордены. Рафен встретился взглядом с аптекарием и увидел те же вопросы в его глазах.
— Ты ранен? — спросил Ангел, убирая пилотопор. Апотекарий прихрамывал, отметил Рафен, берёг бок, и только тут он заметил рубцы от глубокой раны в животе. Но воин хорошо скрывал боль. У него было сильное лицо и глаза, которые казались слишком молодыми.
— Нет… — начал Рафен. — да, возможно, — он потряс головой, и мир вокруг расплылся, — Жар…
— Да, жар, — согласился апотекарий, и этого было достаточно. Он огляделся, подозрительно косясь на текучие пески. — Эти… твари. Что это было?
— Я не знаю, — признался Ангел. — Моё оружие было бесполезно.
— Значит, нам повезло, что моё — нет, — раздался ответ. Апотекарий смог слабо улыбнуться. — Брат, я так рад, что нашёл тебя. Пробудившись здесь, я какое-то время боялся, что сошёл с ума.
— Возможно, что мы оба сошли, — мрачно произнёс Рафен. — Скажи, как ты сюда попал?
— Я… — лицо аптекария замерло, когда его охватило холодное понимание. — Я… не знаю.
— А что ты помнишь последним?
— Битва… — апотекарий говорил тихим, напряжённым голосом. — Ксеносы, — его рука опустилась к ране в животе. — Они дали мне это… потом тьма.
Прежде, чем Рафен успел сказать что-то ещё, другой воин увидел что-то за его плечом и указал. Уже оборачиваясь, Рафен знал, что это будет наблюдающий за ними золотой образ.
Он стоял на страже, казался ближе, хотя и не двигался, и был чуть лучше различим в разрывах между проносящимися потоками песка. Золотой доспех, неподвижная маска, согнутые серебристые крылья. Он наблюдал.
— Ты это видишь? — спросил Рафен.
— Да. Что это? — прошептал апотекарий.
Пески выли и царапали лица, заставляя отвести взор, а когда поток праха замер, фигура исчезла.
А там, где она только что стояла, вдали в дымке проступал силуэт. Остроконечная гора, невероятно высокая и выточенная ветром из камня, красного, словно пролитая кровь.
— Знамение, — сказал Ангел. — Цель.
Они шли вместе, бок о бок сквозь воющий каскад песчаной бури, далёкая башня из камня была единственным ориентиром в безликой пустыне. Чем бы ни было это место, прагматизм Мероса не дрогнул. Раз гора — единственный бросающийся в глаза объёкт местности, то они пойдут туда. В этом была уверенность, логика, которую апотекарий чувствовал верной. Но брат Мерос не смог бы чётко сформулировать то, как узнал, что там что-то есть.
Странно, но всё округ казалось нереальным, далёким от истины — и всё же апотекарий точно ощущал, как при каждом шаге скользит раскалённый песок, как оккулобы уплотняются, чтобы защитить глаза от мощной радиации огромного красного солнца, чувствовал безжалостный жар на лице. Всё это выглядело очень реальным.
«Если бы я просто видел сон, — подумал Мерос, — то может быть и смог отличить истину от игр разума…» Но Астартес не видели снов, потому что не спали так, как это понимает обычный человек. Имплантированные в мозг каталептические узлы позволяли Меросу и его родичам отдыхать без сна, быть вечно бдительными и идти даже тогда, когда разумы отдыхали. И поэтому ему не на что было опереться, чтобы понять текущую ситуацию.
Он покосился на устало плетущегося рядом Кровавого Ангела. Знамение, сказал он. Странно слышать это из уст Астартес слова, от которых пахнет старыми суевериями и идолопоклонничеством. И другие мелочи были неправильными: странные пропорции доспеха, покрытого орнаментом и выполненного с большим вниманием к деталям, и полоски пергамента, исписанного словами, которые Мерос не мог прочесть. Вдобавок, лицо Ангела было незнакомым.
Само по себе это не было необычным — в IX Легионе Астартес числилось более ста тысяч воителей на службе Великого Сангвиния, и Мерос не мог знать каждого — но его тревожило нечто в темноволосом воине. Словно тот просто был не на своём месте.
Да и сам Мерос был по сути выброшен, потерян в непроторённой ничейной земле без понимания того, как он здесь оказался. Рука аптекария скользнула к ране. Память о погружении осколка в кишки была ещё свежей, и апотекарий вздрогнул. По всему телу прошла болезненная дрожь, и Мерос жадно вдохнул сухой воздух.
Он вновь покосился на второго воина, пытаясь отрешиться от призрачной боли.
— Я… ещё не спросил твоего имени.
— Я Рафен, — раздался ответ. — Из Пятой Роты брата-капитана Сендини.
— К… кого? — выдавил апотекарий, чьи ноги словно обратились в свинец, и запнулся. Имя не говорило ему ничего. И командир пятой… Им был…
— Брат, ты в порядке? — Рафен внимательно на него посмотрел.
Мерос начал дрожать, по коже пошли мурашки. Неприятное покалывающее ощущение окутало руки, обжигая кожу будто кислотой. Дрожащий апотекарий схватил латную перчатку и наруч, отсоединил крепления и уронил их на песок.
Обнажённая рука была ярко-красной, вены вздулись, а плоть искривилась. Не в силах остановиться Мерос вцепился в оголённую кожу, и развевающиеся на ветру ленты эпидермиса оторвались. Он закричал, когда заражённая ткань ещё падала, разлетаясь по песку. Невероятно, чем больше апотекарий сдирал, тем больше появлялось.
Разложившиеся ленты кожи танцевали в воздухе, а затем, к ужасу Мероса, начали разворачиваться. Искусные мозаики отринутой плоти трескались и делились, переплетаясь в тонкие как нить полосы, которые затем вновь сходились в непристойные образы: длинные гуманоидные очертания, продолговатые конечности и узкие, эльфийские черепа.
