Внутрь бастиона вела широкая арка. Вполне возможно, когда-то она была достаточно большой, чтобы пропускать могучие боевые машины, но со временем так осела, что сейчас через нее мог пройти только один воин в силовом доспехе.
Три таких воина стояли перед ней, чтобы поприветствовать нас.
Я знал Исрафела. Когда мы приблизились, Вестник кивнул нам. Также я увидел сенешаля Кассиила, никогда не отходящего далеко от своего господина.
Между ними стоял воин, такой же благородный и властный, каким я его помнил. Его боевой доспех из позолоченного адамантия и керамита был сделан в виде обнаженной мускулатуры. Среди многочисленных драгоценностей самой крупной была украшавшая грудь рубиновая кровавая капля, от которой раскинулись два ангельских крыла. Лицо воина скрывала золотая маска, так же сделанная в виде обнаженного лица. У бедра висел изящный боевой топор. Как Саламандр я оценил отлично выкованное оружие, с ним немногие могли сравниться.
Прошли годы с тех пор, как они последний раз виделись для исполнения обета. Здесь, на Гекатомбе, в осевшей цитадели, совместный ритуал наших Орденов снова состоится.
Подойдя к Ангелам, я со своими воинами преклонил колени.
— Поднимись, Ту’шан, и остальные тоже, — обратился Данте мелодичным и в то же время сильным голосом, — и знайте, что вы среди друзей.
Когда я поднялся, Данте по воинскому обычаю обхватил мою кисть, и мы обнялись, как братья.
— Добро пожаловать, Ту’шан. — В его голосе слышалась радость от встречи с нами. — Расскажи мне все, что случилось после нашей последней встречи.
— Боюсь, мой рассказ не будет таким же теплым, как твое приветствие.
— Понимаю.
Я отметил, что воины Данте уважительно поклонились, но не стали пожимать руки моим драконам. В этом отношении Ангелы были зачастую сдержанны. И всегда хладнокровны. Я счел знаки внимания Данте в отношении меня особыми.
Владыка Воинств продолжил в том же духе, похлопав по моему наплечнику.
— Что ж, давай поговорим внутри, а не посреди бури. У меня есть теплый хараш с самого Ваала.
Потрепанная энтропией эмблема капли крови над огромной аркой напоминала о хозяевах этой земли. Когда мы прошли внутрь, я вспомнил еще об одном: хваленой истории Ангелов и их тяге к крови.
Хараш было горячим и терпким на вкус. На Ноктюрне я привык к более крепким напиткам, но и ваальское вино было не без букета и крепости.
Данте проницательно наблюдал за мной, потягивая хараш из чаши, в то время как я залпом осушил свой серебряный кубок.
— Никогда не смакуешь вина, Ту’шан?
— Я берегу свои капризы для кузни, Данте.
В ответ он засмеялся, словно из-за только ему понятной шутки.
В покоях Данте было темно и по-спартански просто. Редкое убранство ограничивалось статуями и знаменами, которые прятались в тенях. Войдя в комнату, Данте снял шлем и сел на простой железный трон, укрывшись темнотой. Я устроился напротив, лицом к Владыке Воинств и выцветшей мозаике за его спиной. На ней были изображены пара ангелов — светлый и темный, великодушный защитник и гневный мститель — на обеих сторонах образной монеты. В этом символизме отражалась двойственность личности. Прекрасная работа отражала внутреннюю борьбу, ту, что велась не клинками, но силой воли. Я задумался над ее смыслом и решил, что слишком много усматриваю в ней.
Потягивая хараш, у которого был более медный вкус, чем вино, которое я пил, Повелитель Кровавых Ангелов задумался, заметив мою реакцию на мозаику.
Я уже рассказал ему о войне, которая почти поставила Ноктюрн на колени, о возвращении Драконовых Воинов, о дезертирстве и последующем падении двух моих братьев. Мне нужно было выпить, то ли чтобы подавить всплывший в памяти гнев, то ли ради успокоения нервов. Я не был уверен в причине.
Передо мной сидел Данте, один из самых старых и мудрых магистров среди всех Адептус Астартес. Наши деяния — мои собственные и моего Ордена — на Армагеддоне заслужили его уважение. Мы подружились.
После «Вражды Драконов», как некоторые называли события на Ноктюрне, я как никогда нуждался в его совете.
— Руководство Орденом — тяжелое бремя, — сказал Данте, сделав очередной глоток хараша. — Видит Император, мы все ощутили его.
Он выглядел изнуренным, словно во власти внезапного приступа безразличия. Данте пережил многих, видел немало и сражался в сотнях битвах. Скрывала ли его воинственная гордость некое тайное чувство апатии? Его следующие слова предупредили мой вопрос.
— Твой мир выдержит, как и твой Орден. Я не вижу причины для сомнений.
— Это не сомнение, — ответил я. — Если я недостоин, мое место займет другой. Но никто не изъявил желания. Мне нужен совет, чтобы избежать повторения совершенных ранее ошибок и защититься от будущей самонадеянности.
— И ты думаешь, что был самонадеян?
— Я должен был заметить. Проникшую внутрь червоточину.
У меня возникло сильное желание опустить взгляд, но я справился, не желая показаться слабым. Я не слаб, в моей крови пылает прометеево пламя, а воля из того же самого железа, что и всегда, но я знаю, что ошибся и должен исправить свой промах.
Я надеялся, что у Данте есть ответ.
— Должен быть знать или видеть — разницы мало, — сказал Данте почти равнодушным голосом, но я знал, что он пытался смягчить удар по моему самолюбию. Я одновременно ненавидел его и восхищался им за это.
— А что если в сердце моего Ордена кроется вероломство, Данте? Можно ли его очистить?
— Огнем… — ответил он ровным голосом, оставаясь нарочито нейтральным. — Мир, в котором мы живем, может развратить даже самые стойкие сердца, Ту’шан, и не просто погубить. Чтобы мы не забывали о том, что по-прежнему являемся людьми, пусть и возвышенными. Возможно, из всех Астартес, ты и твои родичи наиболее человечные. Даже ангелы могут сбиться с пути, брат. Нас нужно оценивать не потому, как мы дошли до этого, но как исправляемся.
— Я как всегда смиряюсь пред твоей мудростью.
— Не стоит. Я всего лишь говорю то, что уже знаешь. В тебе и твоих Саламандрах я вижу то же благородство, которое ты чувствуешь во мне, Ту’шан. Я восхищаюсь твоей человечностью. Это твоя величайшая сила, но и величайшая слабость. Ты такой же противоречивый, как и я.
— Я вижу только безупречную честь, брат.
Допив хараш, он наклонился вперед, и без скрывающего покрова полумрака я увидел безупречность и богоподобность его лица. Существо из подлинного света.
— Тогда приглядись получше…
Темно-красные пятна слегка портили склеру, но в остальном глаза Данте сияли неоспоримой мощью и глубокой мудростью.
