Правда, я не знаю, зачем мы хотим это сделать. Я не знаю, почему мы подражаем поведению Освященных. Меня беспокоит тот факт, что именно это мы и делаем. И вот ещё что: предатели использовали «Рино» только в качестве опорных пунктов. Но ни разу не открыли огонь из танковых орудий. Они могли бы намного дольше сдерживать нас, примени они тяжёлые пушки. Похоже на то, что они не желали повредить застывшим воинам, так же как и мы.
Я никогда не сталкивался с силами архипредателя, которые бы переживали о возможном осквернении.
Что это за штука, которая нам досталась?
Пыль битвы оседает. Вместе с ней убывает и ярость. Наша рота сумела сдержать собственные дикие инстинкты. Ну, во всяком случае, большинство. Прогуливаясь по нашим позициям, я насчитываю достаточно боевых братьев, уступивших «чёрной ярости», чтобы начать беспокоиться. Альбинус отправился выполнять мрачные обряды своего ремесла. Квирин сопровождает его в этом скорбном походе, бормоча литании, пока потерянных братьев обездвиживают и погружают в бессознательное состояние перед отправкой обратно на «Багровый призыв». Их перевод в Роту Смерти ещё впереди, а затем и их конец — в лучах славы последней атаки или на лезвии топора Астората.
Есть ещё братья, для которых больше не будет искупительных битв. Они слишком глубоко погрузились в «красную жажду» и уже никогда не вернутся. Всё, что ждет их впереди — камера в Башне Амарео на Баале. Они не проживают вновь события великой обороны Терры. Они обезумели и впали в бешенство. Вокруг их ртов видны следы крови павших от их рук врагов, и утоление этой жажды — единственный инстинкт, который у них остался. Они желают крови, и неважно чьей. Молитвы, которые над ними читает Квирин — самые скорбные. Эти воины впали в самый ужасный аспект нашего «изъяна». Они стали воплощением всего самого худшего, заключенного в нас. Они стали тем, чему все мы, оставшиеся, должны сопротивляться изо всех сил. Впасть в такое состояние — страшное унижение.
Никто ещё не переступил порога башни. Я вежливо ожидаю Квирина. Нас направляет его видение. Пусть он прочувствует честь возглавлять поход внутрь. Или оскорбление. Ожидая, я исследую внешний вид башни. Она является вовсе не тем, что я ожидал. Это необычная конструкция. Похоже, что она полностью выстроена из оружия. Древнее и современное сплетены воедино. Мечи, топоры, цепы, булавы, ружья, пистолеты, силовые кулаки и многое другое — всё это здесь. Они соединены друг с другом идеально, словно в изготовленной на заказ броне. Башня создана из войны.
Это впечатляет. Никогда я не видел ничего подобного. Но где же связь с Кровавыми Ангелами? Нет и следа руки Сангвиния в облике этого строения. Видимо, стоит поискать его внутри.
Когда обряды в отношении погибших в битве или впавших в безумие братьев закончены, Квирин ведет нас к вратам башни. Вход просто огромный, достойный любого собора. Готическая арка нависает над нами. Дверь массивна. Её конструкция является многоуровневым парадоксом. На вид она сделана из кованого железа, но материал намного плотнее и тяжелее. С другой стороны он кажется гораздо более лёгким. Он наводит на мысль о возвышении. Вид, вырезанный в металле, создает этот эффект. Поначалу, он воспринимается как запутанная картинка из штрихов, ничего конкретно не значащая. Но посмотрев на неё несколько секунд, я вижу перья. А затем я вижу крылья.
Квирин останавливается в нескольких шагах от врат. «Смотрите братья мои, — говорит он. — Смотрите». Он говорит почти шепотом, но этот шёпот хорошо слышен в тишине, которая повисла над ротой. Даже те, кто находится слишком далеко, чтобы видеть детали, захвачены магией благоговения, спустившейся на нас.
Что касается меня, то я не чувствую никакого предвкушения. Я чувствую сильное беспокойство. Я остаюсь в той же степени уверенности, что впереди нас ждет ловушка, в какой находится Квирин, предполагая, что мы стоим перед святыней. Я одинок в своих убеждениях. Кастигон и Альбинус, сняв шлемы, пристально смотрят на врата, и есть что-то похожее на поклонение Квирина в выражениях их лиц.
Квирин делает медленный шаг вперед. Потом другой. Он подходит, чтобы коснуться двери. В его движениях нет торопливости. Есть ощущение, что ему неохота ставить точку в этом акте поклонения. Если так, то не потому ли, что какая-то его часть допускает получение доказательства своих ошибок?
Я исследую свои собственные мотивы. Хочу ли я, чтобы Квирин оказался неправ? Нет. Я не ищу себе оправдания. Я точно знаю, что прочёл в течениях варпа. Я знаю, что испытал на борту «Затмения надежды». С той статуей и звёздной картой, корабль был самой очевидной приманкой, какую только можно выдумать. И всё же мы здесь, притащенные, чтобы быть пойманными на крючок, да ещё и улыбаемся, словно нам это нравится. Мы пойманы мерзостью, и вся её суть в полной мере раскроется, едва Квирин отворит дверь.
Квирин касается рукой металла. Всё что он делает — просто дотрагивается. Не прилагая никаких усилий, чтобы сдвинуть огромную массу двери. Нет никакого замка, чтобы взламывать его. Как будто наш путь сюда был настолько полон борьбы, что теперь нас просто наградят объектом наших поисков. Звучит слишком хорошо, чтобы я мог в это поверить. Но дверь открывается. Её делит пополам невидимый шов, две половины распахиваются, впуская нас в самый центр водоворота. Мы переступаем порог.
Я не верю собственным глазам.
Внутри башни одно единственной помещение, уходящее вверх на всю высоту шпиля. Снаружи не было видно никаких окон, но они определенно должны быть, скрытые в элементах архитектуры, поскольку сверху струится свет. Красный свет солнца Паллевона отфильтрован, словно пропущен через витражное стекло, заполняет комнату косыми лучами всех оттенков красного цвета. Эти оттенки не что иное, как вариации пламени и крови: скучное свечение гаснущих углей, ослепляющее сияние огненного шторма, оттенки свежей крови, старой крови, артериальной крови, оскверненной крови. Закрученные в спирали диагонали красного, упирающиеся в то, что лежит на большом мраморном помосте в центре зала.
И что же, во имя Сангвинарной Чаши, на постаменте? Это статуя из золота, серебра и камня, упругого как мрамор, но выглядящего как рубин. Это Сангвиний, запечатлённый в последние мгновения перед своей мученической смертью. Проклятого Хоруса нет здесь, но ощущение его смертельного удара есть, словно наш примарх пойман в вечном падении. Статуя выполнена в натуральную величину. Детальность её поражает. Среди нас нет никого, жившего в день, когда Сангвиний погиб, но наше генетическое наследие закодировано в памяти, и я знаю, все мы знаем, что видим перед собой совершенную копию. Это — Сангвиний. Черты лица — само воплощение благородства. Каждая деталь его брони, робы из карнодона, изгибы крыльев, положение перьев — всё это за гранью понимания. Я ошибаюсь — это не совершенство. Это — реальность. Это самый ужасный момент в истории нашего Ордена, момент рождения «чёрной ярости», воплощённый в искусстве.
