- Тогда почему ты сам не пошел. Ты же можешь… хм… стать твердым? - искренне удивился Лутарг, при этом немного смутившись собственных слов. Их подбор показался молодому человеку не совсем уместным.
- Могу, - под громкий смех Сальмира с кривой улыбкой, коснувшейся губ, ответил Антаргин, - но только возле тропы, когда сила Нерожденной питает меня, - уже серьезно продолжил мужчина. - Чем дальше я удаляюсь от крепости, тем слабее становлюсь, и не смогу долго поддерживать "твердый" вид, как ты выразился.
- И для этого понадобился я?
- Да, - с легкой печалью в голосе согласился Антаргин, думая о том, насколько, должно быть, неприятно сыну слышать, что его рождение изначально планировалось всего лишь как способ спасти остальных.
- Тогда я должен вернуться и найти его.
- Ты не готов к этому, пока, - остудил пыл молодого человека Перворожденный, - и многого не знаешь. Тебе необходимо научиться управлять духом, чтобы найти кариал.
- И как ты собирался учить меня, находясь здесь, далеко? - не выдержал Лутарг.
- Раса должна была привести тебя ко мне в десять лет, когда ты будешь достаточно взрослым, чтобы контролировать себя и духа, но…
Антаргин не договорил, до боли сжав зубы, так как ярость и злость полыхнули внутри него, заставив рьястора взвыть в жажде мести и желании отведать крови того, кто посмел тронуть дорогих ему людей.
От сына мужчина узнал - Лутарг пересказал Перворожденному откровения старика на сеновальне - что шестилетним мальчиком он был похищен из дворца, оторван от матери и брошен в Эргастенские пещеры, что все эти годы Сарин сбивал ноги в его поисках, поклявшись Лурасе отыскать и спрятать ребенка, и сдержал обещание, попытавшись вывести молодого человека за пределы тэланских земель.
- Почему мама? Почему вы выбрали ее? - вдруг спросил Лутарг, тем самым отвлекши Антаргина от грустных мыслей.
- Он слишком добрый, - с усмешкой сказал Сальмир. - Хотя, кто бы мог предположить, Разрушитель - и добрый.
- Хватит, - осадил друга Перворожденный, видя недоумение на лице сына. - Я не собирался брать силой то, что мне отдавать не хотят, а добровольно согласиться на это могла только та, кому жизнь многих важнее своей собственной.
- Дочь вейнгара, - закончил за отца Лутарг, вынужденный признать, что обычная тэланка навряд ли согласилась бы на подобную жертву.
- Мы долго ждали ее, - промолвил Антаргин, а про себя добавил: "И Раса нашла меня, навсегда лишив покоя".
- Антаргин многим предлагал попытаться, но никто не соглашался, - вставил свое слово Сальмир. - Я, кстати, и тогда не верил, что кто-то пойдет с нами. И был удивлен, когда она протянула руку. Никогда не говорил тебе, но это шокировало, - добавил калерат, глядя на друга. - До последнего думал, что Лураса сбежит.
- Она боялась тебя когда-нибудь? - спросил Лутарг, пристально глядя на отца, но получил в ответ лишь очередную печальную улыбку.
Антаргин не хотел об этом говорить. Не хотел думать, но сын решил за него, коснувшись плеча и вернув в далекие дни только пробудившихся чувств, впоследствии ставших ураганом, пронесшимся по жизни Перворожденного, чтобы осыпаться пылью у ног - пылью бесконечного ожидания.
… Всю ночь они гнали коней, держа путь в родные горы Истинных, стремясь как можно скорее добраться до цитадели, чтобы вернуть потраченные силы оживляющим прикосновением Нерожденной.
Вороные хрипели в азартном стремлении к бешеной скачке и рвались вперед, привычные соревноваться с ветром, но, слушаясь твердой руки всадников, направляющей их к цели, усмиряли пыл, выравнивая галоп, чтобы не пугать непривычную к такой скорости спутницу.
Она держалась до последнего, не позволяя себе опереться на него, а он не принуждал, лишь изредка, при опасных прыжках, придерживая рукой.
И только на рассвете, поняв, наконец, насколько она устала, погрузил в глубокий сон.
За все время девушка не сказала ни слова, лишь сидела натянутой струной, сжав гриву тонкими пальчиками, и неизменно смотрела пред собой, словно боялась встретиться взглядом с любым из находящихся рядом.
Она волновалась, нервничала, переживала. Он видел ее страхи, хоть и пытался отстраниться, отключиться от переполняющих ее эмоций. Злился на себя и на Риану, не рассчитавшую сил и вынуждающую его пожертвовать своей сутью, хотя прекрасно знал, что сделает все возможное, чтобы спасти тресаиров и мать.
Получалось плохо, так как манящее тепло девичьего тела не давало ему возможности забыться. Она прожигала его, не знающего брожение крови разбуженной страсти. Опаляла, заставляя рьястора метаться, то в требовательном рыке желания, то в стремлении к нежнейшей ласке, повергая его душу в стремнину смятения…
… Застыв, как каменное изваяние у окна, он смотрел на нее спящую. Смотрел, и волны нежности истекали из него под довольное урчание рьястора, мечтающего потереться о нежную кожу шеи, уткнуться влажным носом в изгиб плеча, втянуть в себя присущий только ей запах, чтобы запомнить, пронизать им каждую частицу себя самого, почувствовать ее своей, второй сутью - самой родной и близкой.
Она манила его, будоража тело и ум. Не отпускала ни на мгновение, все дни пути своим присутствием сводя с ума. Доводила до крайней точки самообладания одним взглядом из-под ресниц, круша ребра и вырывая сердце. Убивала тихим стоном усталости, раздирающим его на части и почти неслышным "не уходи", когда ее задремавшую он оставлял на постоялых дворах.
Он пропал, потерялся в ней, раньше, чем успел осознать. Растворился в сером омуте глаз, отдающем свежей зеленью молодой листвы, пропал в подрагивающей улыбке, коснувшейся губ, когда убирал светлый локон, упавший на умиротворенный сном лик.
Незаметно, не спрашивая, она стала необходимостью, поселившейся в нем. Расчистив место в самой сердцевине, отодвинула все остальное, став первостепенной. Самой их самого, главнее которой не существует.
А он не спорил - не мог и не хотел - принимая ее владычество над ним, как нечто важное и единственно настоящее.
Лишь раз коснувшись, Антаргин понял, что назад пути нет, и не желал его, не видел смысла искать, так как она стала им, еще не осознавая этого, но уже не желая отпустить…
Опаленный вихрем яростных терзаний, Лутарг отпрянул от отца под исступленный рык рьястора, сорвавшийся с губ Антаргина, и леденящую стужу, сковавшую его собственное сердце. Это было не больно, а исступляюще невыносимо, ни один клинок, даже острейше заточенный, не способен причинить такой муки, раз за разом вонзаясь в плоть.
Это нестерпимый жар Аргердовых костров, непрерывно подпитываемый новыми подаяниями. Навечно поселившийся внутри огонь, иссушающий своим жгущим касанием водоем веры - надежду, опоясанную болью и страхом никогда больше не быть вместе.
