– У него есть опыт! – угрюмо напомнил Хагир вместо этого.
– Зато меня благословили боги и предки! – гордо отвечал Бергвид, и Хагир с трудом сдержал желание осадить его. Похоже, он считает, что его происхождение заменит не только воинский опыт, но даже и войско!
От поля тинга в глубь полуострова тянулось несколько широких, утоптанных ногами и копытами троп, и по пути Хагир довольно часто видел дворики, овец на пастбищах, каменные ограды вдоль полевых наделов, сенные сараи на склонах и опушках. Ближайшая область, на несколько дней пути от побережья, была населена довольно густо, и первые три ночи Хагир провел под крышей. Последний приютивший его дворик стоял уже на рубежах самого Медного Леса: относительно пологие холмы тут кончались и на севере виднелись высокие, сплошь поросшие лесом горы. На вид они казались непроходимыми, и наутро хозяин послал с Хагиром свою дочь, девушку лет пятнадцати.
– Локни тебя проводит до перевала, до Троллиного Седла! – объяснял хозяин, показывая взмахами руки куда-то на север. – Один ты не найдешь, у нас тут тропинки не держатся. Троллиная работа – хоть каждый день топчись, а следов не натопчешь, все опять зарастает. Локни тебя доведет до перевала, а уж потом управляйся сам – смелому удача!
Локни[10] получила свое имя не случайно: на голове у нее вились целые буруны золотистых светлых кудрей и кудряшек. С маленькими глазками и бледно-желтыми веснушками на выпуклых скулах, она не выглядела красавицей, но роскошные волны кудрей притягивали взгляд и заставляли собой любоваться. Сладить с ними было непросто, и даже в седле девушка все время пыталась их пригладить, засунуть под ленту, обвязанную вокруг лба, как-то закрутить, чтобы они не лезли в глаза и не припутывались к поводу, но они не слушались и делали что хотели. Локни так углубилась в борьбу с ними, что по дороге почти не разговаривала с Хагиром и, казалось, вовсе его не замечала, предоставив просто следовать за собой.
Местность поднималась все выше, кони почти все время шли в гору. Оглянувшись раз, Хагир обнаружил, что они забрались довольно высоко и долина, где жил отец Локни, уже скрылась за уступами горы. Но и перевал не показывался. Всадники двигались то по каменистым буграм, где тонкий налет сизого лишайника чуть оживлял серые гранитные скалы, то по ложбинам, заросшим ольховником, орешником, можжевельником и прочим спутанным лесом. Локни ехала впереди, находя дорогу по приметам, иной раз останавливала коня, взбиралась на какой-нибудь высокий камень и оглядывалась вокруг.
Хагир тоже оглядывался, недоверчиво вспоминая о троллях, о которых ему тут столько толковали, но ничего похожего не замечал. Напротив: вокруг было удивительно тихо и хорошо. Светило солнце, сквозь бурый слой палых листьев и серовато-бледные старые стебли вовсю рвалась на волю молодая трава, листья уже высунули из почек маленькие зеленые язычки и пробовали на вкус весенний ветер. На побережье держался холод, там еще не распускалась листва, а тут солнце к полудню припекало так, что хотелось сбросить плащ. После многодневной суеты, многолюдства, морской качки, возни с кораблями, толкотни в чужих усадьбах, споров и ссор, эти мирные, безлюдные склоны и долины казались чем-то вроде земного Брейдаблика, палат Бальдра, где «злодейств никаких не бывало от века». Когда остановились передохнуть, Локни надергала на поляне целый пучок крупных лиловых фиалок на коротких стебельках, белых ландышей, полурасцветших желтых примул и засунула за пояс. В таком виде она напомнила Хагиру о плясках вокруг костра в День Высокого Солнца, и только сдержанно-деловитый вид Локни, всецело занятой борьбой с собственными волосами, не позволил ему дойти в мыслях и до иных увеселений этого весьма распущенного праздника. Казалось, что он прямо из холодной зимы переехал в разгар теплого лета: свежий ветер дул навстречу и гладил мягким крылом. Почти не верилось, что есть где-то фьялли, война, разорения, битвы, месть, вражда… Все заботы и тревоги осени и зимы ушли куда-то далеко-далеко, и мысль о сборе какого-то войска Хагиру казалась нелепой.
После полудня два всадника наконец миновали подъем и выехали на перевал.
– Вот Троллиное Седло! – сказала Локни, прутиком, который ей служил вместо плети, показывая на неширокий проход между двумя горбами вершин. – Дальше уже настоящий Медный Лес пойдет. Там тоже люди живут, можешь спросить дорогу у кого-нибудь. Но если тебе кто-то встретится, имей в виду, это может быть тролль. Может, нет, а может, и да. У нас так проверяют: сделай над куском хлеба знак молота и дай ему. Если возьмет, значит, человек, а если нет, то тролль.
– А может, он просто не голоден?
– Все равно возьмет, чтобы за тролля не считали. У нас же все знают. Ну, чтобы понимали ф-ке-фи-феут-фео.
Последнее Локни произнесла, держа во рту одну из непокорных прядей, пока руки ее закручивали другую. Но Хагир не стал переспрашивать: он уже понял, что к чему.
На прощание он подарил девушке тонкое серебряное колечко; она тут же надела его на палец и уехала, вертя руку под солнечными лучами так и сяк и любуясь блеском потемневшего от времени серебра. Да, это не воспитанница ярла, привыкшая к золоту…
Хагир вспомнил Хлейну, но никакой боли на сей раз не ощутил. За всеми предвоенными заботами все связанное с ней ушло и побледнело, но сам ее образ остался. Здесь, в Медном Лесу, между людьми и троллями, Хлейна казалась чем-то ненастоящим, как мечта, как сон, как светлый альв из сказаний. В воображении Хагир любовался ее милым лицом, как спрятанной драгоценностью, и старался не вспоминать ничего другого: ни надежд, ни разочарований. Он знал, что она где-то есть в мире, и это знание помогало ему жить. А мысли о том, как эта любовь могла бы наяву переменить его жизнь, он отложил до окончания всех тех дел, которым, как он знал, конца не будет. Оно и к лучшему. Среди людей и забот Хагир чувствовал себя одиноким, потому что Хлейна у него отнята, но это же чувство одиночества делало его твердым и бесстрашным, готовым ехать хоть к троллям. Что сейчас и требовалось.
Он спускался вниз по северному склону перевала, конь мягко ступал по мху, которым тролли услужливо выстлали острые камни. Отсюда Хагир уже видел три горы. Про них ему говорили. Между этими горами лежит Золотое озеро, а где-то над озером живет Вигмар Лисица. От перевала, по словам отца Локни, до Золотого озера ехать дня два с половиной или три. Как дело пойдет, уклончиво заметил он, моргая и давая понять, что сам толком не знает. Чего доброму бонду там делать?
Теперь больше не имелось надобности в провожатых: Хагир ехал, держа путь на три горы, и ему казалось, что не только он видит их, большие, но и они уже заприметили его, маленького, и поглядывают выжидающе, как он приближается: ну, муравей, с чем едешь, что скажешь? Карабкаясь из долин на склоны, пробираясь через лес и за повод шагом проводя коня через каменные завалы, Хагир и сам себя ощущал муравьем, что ползет, с упорством одолевая то листик, то веточку, то сосновую иголку, и все-таки продвигается вперед. Густые ельники Хагир объезжал стороной и только один раз заплутал, сбился и выбрался на волю значительно ниже, чем ему было нужно, так что пришлось возвращаться. Но к таким промахам он был готов и не огорчился.
