Мертвый груз повис на острие меча. Я вытащил клинок из тела и увидел, что теперь пали духом уже все изменники. Остатки толпы беспорядочно отступали. Мы бросились в погоню и снова открыли огонь. Стрелять врагам в спины — невеликая честь, если не считать того, что мы делали необходимую честную работу. Пощади мы кого-нибудь, мятежники бы вернулись, атаковали здесь или же в любом другом месте на этом адском поле боя.
Я бы не назвал это фронтом — здесь его попросту не было. Одна лишь бурная возня насекомых.
Мы всё ещё оставались в городской части улья, но подземные уровни уже распространяли свою заразу, разрушая уже повреждённые границы. Когда я не шел по телам, мои ботинки хлюпали в мульче[6] разлагающихся отходов глубиной в полметра. В этих отдаленных местах казалось, что мятежники не восставали, а тянули верхнюю часть улья в свою родную преисподнюю.
Война за Пирр представляла собой смердящую массу противоречий. Битвы, хотя и проходили на обширной территории, представляли собой стычки в узких проходах, тупиках и переплетениях железа и скалобетона, которые были разрушенными постройками или же зданиями, которые не возвели до конца и бросили еще тысячелетия назад. У Бренкен не было выбора, кроме как разделить роту на несколько автономных отрядов, каждый из которых зачищал один отдельно взятый участок. Силы мятежников исчислялись тысячами, и они в разы превосходили нас числом, но тесное пространство мешало толпе в полной мере воспользоваться этим. Изменники отбросили неподготовленное ополчение, которое, до недавнего времени, лишь в теории знало, что такое уличные бои, но против одной-единственной роты Армагеддонского Стального Легиона бунтари мало что могли сделать. Солдаты в полушинелях, скрывающие все человеческие черты под шлемами, визорами и дыхательными масками, уже не были личностями. Они стали коллективной машиной смерти, которая втопчет вражеские тела в грязь.
Мятежники были в ужасе, и, черт побери, правильно делали. На этом поле битвы Стальной Легион не мог использовать «Химеры», так что о механизированном наступлении речь не шла. Но ульи Армагеддона были такими же кошмарными, как и его поверхность. Ломмель принадлежала к тем, кто вырос в одной из худших дыр, но любой солдат Стального Легиона обладал инстинктивными навыками уличных боев. В том мире гражданин либо учился выживать во враждебных условиях, либо не дотягивал до зрелости. Против такой силы у мятежников было лишь одно оружие — огромное численное преимущество. Рядовой Верстен, вокс-оператор, передавал Бренкен непрерывный поток информации об изменениях ситуации. Во всех уголках Стальной Легион сокрушал сопротивление, но при этом ещё не было и намека на победу. Мы убивали мятежников, а они продолжали наступать. Они отступали, а затем накатывались новой волной. Мы боролись со стихией, и нас становилось всё меньше. Отступники не были способны противостоять единой роте, но полк не мог остановить постепенное продвижение восстания.
Асконас и его люди присоединились к нам. Они настолько же горели желанием присоединиться к схватке, насколько холодны были при нашей первой встрече. Я не считал, что они разыгрывали спектакль, представляясь ревностными воинами. Не родился еще инквизитор, который хотя бы подумал о том, чтобы метать бисер перед Имперской Гвардией. В итоге я решил поверить, что их жажда битвы была истинной. Каким-то образом это сражение было полезно для них.
Я хотел за ними проследить. В водовороте сражения это мне не удалось бы, пожелай инквизиторы ускользнуть. Но пока что они постоянно с нами взаимодействовали, предупреждали о своих перемещениях и помогали направлять усилия против больших скоплений мятежников. Они очень хорошо знали планировку улья и проводили нас мимо препятствий или указывали короткие пути, которых не было на устаревших картах и схемах улья.
Я отметил этот факт. Из него следовало, что инквизиторы провели здесь немало времени, но они не были местными. Никто из них не имел даже легкого носового акцента молоссцев.
Когда мы преследовали остатки толпы, которую только что сокрушили, от инквизиторов пришло очередное сообщение.
— Капитан! — позвал Верстен. — Неподалеку отсюда ещё один свободный участок.
Он отчеканил координаты.
— Асконас передал, что там крупное скопление мятежников. Инквизиторы встретят нас там же.
— Самонадеянный глупец! — прорычала Бренкен. Но она не могла отрицать тактическую важность информации. — Куда идти?
Вокс-оператор повторил координаты.
— Сохраняем текущее направление движения.
— Интересно, — сказал я.
— Почему это, комиссар? — повернулась ко мне Бренкен
— При помощи Асконаса мы неуклонно продвигаемся к центру улья и перерабатывающему заводу.
— Защита комплекса — приоритетная задача.
— Эти координаты также близки к тем, которые записывал Лединек.
Я рассказал Артуре о том, что нашел в книгах. Хотя я и не поделился своими подозрениями по поводу Асконаса и его людей, капитан им тоже не доверяла. Этого было вполне достаточно.
— Вы думаете, нас ведут туда? — спросила она.
— Вероятно. Мы, возможно, пригодились им в качестве эскорта — добраться до той территории самостоятельно им было бы непросто.
— Зачем им это понадобилось?
— В том-то и вопрос.
Проход, в котором мы стояли, заканчивался голой стеной. Повернув налево, мы наткнулись на еще более узкий коридор, чем предыдущий, и уже оттуда, как могли, добирались до места, координаты которого Асконас сообщил Верстену. Мы перебирались через грубые баррикады, через опустошенные каркасы жилмассивов. Когда мы выходили из пятен тусклого света, отбрасываемого светошарами и люменполосками, дрожащие пожары войны и мятежа в достаточной мере озаряли нам путь. Здесь и там мне бросались в глаза частички мусора — детский ботинок; промокшая, поросшая грибком книга; сковородка. Все это были предметы домашнего очага, напоминавшие, что пару недель назад в этой части улья тоже велась борьба, но другая: за жизнь, хоть капельку напоминающую нормальную. Это место всегда будет зоной буйства, стихийного насилия, но не войны. Большинство жителей бежало от наступления мятежников на верхние уровни, создав там напряженную ситуацию. Но, когда восстание будет подавлено, они вернутся сюда. Этот зловонный, разваливающийся лабиринт вечной ночи был их домом.
«Дом».
Уже не в первый раз я обрадовался, что это слово для меня ничего не значит.
— Мы близко, — сказал Верстен.
Мы обогнули осыпавшийся шахтный ствол и нашли путь, который почти сошел бы за улицу, если бы не огромные лужи застоявшейся воды. Он вел между двумя стенами, узкие оконца на которых появлялись только через каждые пять метров, на одной линии, посередине между полом и потолком. Затем следовало открытое пространство перед большим зданием. Дорога шла как раз через его центральный дверной проход, достаточно крупный для проезда транспортных средств. Я понял, что перед нами склад, хотя, несомненно, уже очень давно не использовавшийся по прямому назначению. Люди на этих уровнях были чернорабочими низшего сорта. Здесь невозможно уже было хранить что-либо ценное. Улей перерос этот склад, сделав его главное предназначение ненужным. Мне не пришлось гадать, во что именно превратился склад, я видел этот феномен уже слишком много раз. До восстания эта постройка была убежищем для самых несчастных жителей этих районов улья — огромный, забитый доверху, смердящий амбар спящих, размножающихся, дерущихся, убогих и отчаянных тел. Для многих, какими бы кошмарными здесь не были условия, он оставался последним шансом на спасение от подземных уровней.
