— Возможно, не намеренно. Но у него нет желания руководить этими воинами, и он не собирается возвращаться в Око Ужаса.
— Ты просто гадаешь.
— Возможно. Но это не важно. Неужели ты хочешь, чтобы наш ребенок родился на этом корабле, для такой жизни? Хочешь, чтобы легион забрал его и превратил в одного из своих или чтобы он вырос на этих палубах, навеки лишившись солнечного света? Нет. Октавия, нам надо выбраться с «Эха проклятия».
— Я навигатор, — отозвалась девушка, хотя в глазах ее больше не было насмешки. — Я была рождена для того, чтобы странствовать между звезд. Солнечному свету придают слишком большое значение.
— Почему ты относишься к этому так несерьезно?
Неверные слова. Септимус понял это в тот же миг, когда они вылетели у него изо рта. Глаза Октавии вспыхнули, а улыбка застыла.
— Я отношусь к этому серьезно. Просто мне не нравится твой покровительственный тон.
Никогда еще за все то время, что девушка провела на корабле, ее голос не звучал так царственно, напоминая о былой аристократке.
— Я не настолько слаба, что меня нужно спасать, Септимус.
— Я не это имел в виду.
Но в этом и заключалась проблема. Он не был уверен, что конкретно имел в виду. Он даже не собирался произносить это вслух.
— Если бы мне хотелось уйти с корабля, — сказала она, понизив голос, — как бы мы могли это сделать?
— Есть разные способы, — ответил Септимус. — Мы бы что-нибудь придумали.
— Это слишком туманно.
Она смотрела на то, как Септимус бродит по комнате, бездумно складывая старые пищевые контейнеры и инфопланшеты, которые служители приносили ей ради забавы. Девушка наблюдала за его странным домашним ритуалом, скрестив руки на груди.
— Ты все еще не помылась, — произнес он, явно пребывая мыслями в другом месте.
— Как скажешь. О чем ты думаешь?
Септимус остановился на секунду.
— Что, если Талосу известно больше, чем он рассказывает своим братьям? Что, если он видел, как все это закончится, и теперь действует в согласии с этим планом? Возможно, он знает, что всем нам суждено умереть здесь.
— Даже в легионе не найдется таких предателей.
Он покачал головой, глядя на нее разными глазами.
— Иногда я могу поклясться, что ты забываешь, где находишься.
Октавия заметила, что нынешней ночью он был другим. Исчезла его осторожная, трогательная нежность, когда казалось, что он боится сломать ее грубым прикосновением или что она убьет его случайным взглядом. Исчезла уязвимость. Терпение сменилось разочарованием, которое словно содрало с него защитные покровы и оставило его перед ней обнаженным.
— Он говорил с тобой в последнее время? — спросил ее Септимус. — Тебе не показалось, что его слова звучат по-другому?
Девушка отошла к стене с мониторами и принялась рыться в ящике с инструментами.
— Он всегда говорил как обреченный на смерть, — ответила навигатор. — Все, что вылетало у него изо рта, смахивало на какую-то болезненную исповедь. По нему всегда было заметно — он так и не стал тем, кем хотел стать, и ненавидит то, во что превратился. Остальные… лучше с этим справляются. Первый Коготь и другие — им нравится эта жизнь. Но у него нет ничего, кроме ненависти, и даже та выдохлась.
Септимус присел рядом с ее троном, прикрыв в задумчивости живой глаз. Аугметический синхронно закрылся, как, поворачиваясь, закрывается объектив пиктера. Тишина наполнилась воплями: далекими, но гулкими, безымянными, но отчетливо человеческими. Септимус давно привык к звукам корабля Восьмого легиона, но в последнее время слишком многое изменилось. Он больше не мог выбросить их из головы, как делал долгие годы. Теперь, куда бы он ни шел и где бы ни работал, боль в этих криках следовала за ним по пятам.
— С этих несчастных сдирают кожу живьем — неужели они этого заслужили?
— Конечно нет, — ответила Октавия. — Зачем ты вообще задаешь такой глупый вопрос?
— Потому что я перестал задавать такие вопросы много лет назад.
Он обернулся к Октавии и, встретившись с ней глазами, не отводил взгляда несколько долгих секунд.
— Это из-за тебя, — сказал он. — Марух тоже понимал, но я старался не обращать на него внимания. Ты сделала это со мной. Ты пришла сюда и вновь сделала меня человеком. Страх, чувство вины, желание жить и снова чувствовать… — Его голос становился все тише. После секунды молчания он добавил: — Ты вернула мне все это. Я должен тебя ненавидеть.
— Вперед и с песней! — сказала она.
Девушка возилась с проводкой одного из мониторов внешних камер. Работа ей нравилась не особо, но эти маленькие технические задачи помогали заполнить день.
— Но тогда ты возненавидишь меня лишь за то, что я вернула тебе нечто ценное.
Септимус промычал что-то неопределенное.
— Не пыхти и не вздыхай, как терранские аристократы, — заметила она. — Это ребячество.
— Тогда прекрати… Не знаю этого слова на готике. Йорсиа се наур тай хелшиваль, — произнес он на ностраманском. — Улыбаться, чтобы посмеяться надо мной.
— Ты имеешь в виду «дразнить». И я тебя не дразню. Просто скажи то, что хотел сказать.
— Нам надо выбраться с этого корабля, — повторил Септимус, глядя на девушку, присевшую у монитора с ножом для зачистки кабеля в зубах.
Октавия выплюнула его, перехватив грязной ладонью.
— Может, и так. Но это не значит, что мы сможем это сделать. Корабль никуда не полетит без меня. Вряд ли мы успеем уйти далеко, прежде чем они догадаются, что нас нет.
— Я что-нибудь придумаю.
Септимус подошел к девушке и, обняв сзади, прошептал в ее волосы:
— Я люблю тебя.
— Вел йаэша лай, — ответила она.
Час спустя она шла по коридорам «Эха» во главе отряда прислужников, беспорядочной толпой топавших за ней по пятам. Теперь вопли слышались уже отовсюду, эхом разносясь в воздухе и проникая сквозь стены с тем же упорством, что завывания ветра.
Камеры пыток находились несколькими палубами ниже, на довольно большом расстоянии отсюда. Что касается территории на борту корабля, они располагались глубже, в более опасных секторах, где обитали менее ценные члены команды и жизнь, соответственно, стоила куда меньше.
— Мы идем с госпожой, — сказал один из ее служителей.
— Мы все идем, — поправила его Вуларай, положив руку на рукоять драгоценного меча легиона, висевшего у нее на бедре.
— Как хотите, — отозвалась Октавия, хотя в глубине души ее порадовала их преданность.
Стая таких же оборванных обитателей палубы кинулась врассыпную от ее группы — уже третья, которая предпочла сбежать, а не остаться. Несколько человек наблюдали за тем, как Октавия и ее слуги проходят мимо, шипя проклятия на готике, ностраманском и других языках, неизвестных навигатору, — она не знала даже их названий, не говоря уже о том, чтобы понимать смысл слов. Одна свора даже попыталась заступить ей дорогу и ограбить.
