– Так или иначе, к Середине Зимы я успею, – заверил его Хагир, сидя на земле и неловко потирая затекшие руки.
Отчего же не успеть? Хагир не представлял, где возьмет десять марок серебра, но сейчас эта задача не омрачала его радости. Заново обретенная жизнь показалась прекрасной, свежий воздух летнего вечера сам лился в грудь, все казалось возможным. Что может быть трудного для человека, у которого голова на плечах и руки развязаны? Поднявшись, Хагир покачнулся: голова стремительно поехала по кругу, ноги казались чужими и деревянными. Какой-то граннландец, снисходительно смеясь, подхватил его под локоть, и Хагир сам готов был смеяться над собой. Сдерживался он только из-за того, чтобы Вебранд не увидел его веселья.
Десять марок серебра – какая ерунда! Отчего же за целых полгода не раздобыть каких-то жалких десять марок, если ты живой?
В один из последних дней «жаркого месяца»[5] в усадьбу Бьёрклунд явился гость. Стоял теплый полдень, все двери в доме держали открытыми, так что без огня было светло и ветерок заносил даже в девичью запах близкого моря. Хозяйка с сестрой кроили рубахи; услышав со двора крики, что кто-то едет, Бьярта и Тюра разом вскинули головы и глянули друг на друга.
– Едет! – взволнованно повторила фру Бьярта. – Едет, кто-то едет, ты слышишь? Новости! Это наши новости едут!
Бросив ножницы, Бьярта бегом кинулась из девичьей, задела кусок полотна и сбросила его на земляной пол, но даже не оглянулась. Это она-то, прилежная и бережливая поневоле хозяйка Березняка! Каждый день они с Тюрой вынимали руны,[6] и вот сегодня им были обещаны новости. Тюра подхватила с пола недокроенный клин, бросила его обратно на стол и побежала за старшей сестрой.
Усадьба стояла на высоком пригорке, и от ворот открывался широкий вид. С одной стороны луговина кончалась склоном, позади которого блестела вода Березового фьорда – под склоном на отмель вытаскивали корабли, и там же стоял, невидимый отсюда, корабельный сарай. С другой стороны тоже тянулись пастбища и упирались в дальний лес на холмах. Над береговым склоном вдоль рассыпанных больших и малых валунов тянулась натоптанная тропа, взбиралась на пригорок к усадьбе, петляя между тонкими редкими березками. Собственно, никакого березняка, кроме этих березок, возле усадьбы Бьёрклунд не было, но благодаря им название держалось. Сейчас они еще зеленели, но кое-где мелькали, как солнечные блики, первые пожелтевшие листья.
На тропе виднелись фигуры трех всадников. Прикрывая рукой глаза от солнца, Бьярта силилась поскорее разглядеть гостей, и сердце ее стучало: хоть бы что-нибудь узнать! Любые новости будут лучше неизвестности. Пять месяцев Стормунд в походе – за это время можно весь Морской Путь проплыть, а он собирался гораздо ближе! Тот торговец, которого он взялся провожать, намеревался плыть не дальше Эльвенэса – не рукой подать, но и не так же долго! Конечно, ему могла подвернуться новая возможность, а он – человек увлекающийся, но… Но не может же он забыть, что жена ждет его дома!
– Это всего-навсего Ульвмод, – разочарованно сказала у нее за спиной Тюра. – Нечего было бегать.
– Да уж, этот пень хорошего не скажет. – Бьярта с досадливым вздохом опустила ладонь и сложила руки на груди. – Но уж теперь надо встречать, раз вышли.
Ее правильное строгое лицо стало замкнутым и недружелюбным: от соседа новостей о Стормунде ждать не приходилось, и Бьярта не могла ему простить своего разочарования. Любят же иные люди бегать по гостям, будто им дома делать нечего!
Ульвмод Тростинка из усадьбы Овечий Склон получил свое прозвище, как иногда бывает, «наоборот», потому что отличался изрядной толщиной, а к пятидесяти годам так растолстел, что с трудом ездил на лошади и нечасто выбирался из своей усадьбы. Но и мысленные попреки Бьярты были не совсем несправедливы, потому что Березняк он навещал чаще других. У прижимистого Ульвмода водилось немало разного добра, и размашистый Стормунд бывал ему что-то должен почти постоянно. Правда, сейчас Бьярта поджимала губы со вполне законным презрением: со старыми долгами они расплатились, а новых сделать еще не успели.
Подъезжая, Ульвмод еще издалека приветливо кивал. Его широкое, с крупными чертами лицо раскраснелось от долгого пути, но маленькие голубоватые глазки из-под морщинистых век с удовольствием разглядывали двух женщин у ворот. Фру Бьярте сравнялось тридцать лет, а сестре ее – на два года меньше, и обе они, среднего роста, стройные, с приятными чертами лица, смотрелись двумя березками. А Ульвмод Тростинка был не из тех, кто с годами делается равнодушен к женской красоте.
– Приветствую тебя, Бьярта дочь Сигмунда! – с трудом дыша, выговорил он, приблизившись к воротам. – Да будет всегда мир и достаток в твоем доме… Хм!
Один из его людей помог хозяину сойти на землю, и Ульвмод придерживался рукой за седло, стараясь отдышаться.
– Приветствую тебя, Ульвмод сын Ульвгарда, – с холодной вежливостью ответила Бьярта. – Я рада таким знатным гостям… особенно когда они приходят так неожиданно.
Ульвмод пошарил взглядом возле хозяйки, но Тюра исчезла. Только ее дочка, восьмилетняя Аста, мельком выглянула из-за спины тетки, задорно глянула на толстого соседа и снова спряталась.
Бьярта провела Ульвмода в гридницу и усадила. В доме казалось пустовато: работники были в поле, только женщины переговаривались и стучали ножами в кухне, да три-четыре хирдмана в углу гридницы играли в кости. Ветер зрелого позднего лета гулял из одного покоя в другой, точно сам старый дом дышал полной грудью, стараясь надышаться перед долгой душной зимой, когда все двери закроют и под крышами день и ночь будут дымить очаги.
После светлого дня полумрак в гриднице давал отдых глазам, а разглядывать тут было нечего: ни ковров, ни узорных досок не имелось, скамьи и изрезанные ножами столы потемнели от времени, столбы потрескались, и резьба снизу пострадала от долгих лет. Кое-где из щелей между бревнами торчали клочья мха: шестилетняя Кайя, хозяйская дочка, любила выковыривать мох, а заботливая Аста не всегда успевала запихать его обратно. Возле очага играли котята, служанка подогревала кашу для детей в маленьком бронзовом котелке с тремя ножками в виде овечьих копытец, который не вешали над огнем, а ставили прямо в угли. И этот котелок грел кашку еще для тех детей, поминальные камни которых уже наполовину вросли в землю.
– О твоем муже, как видно, еще нет вестей? – Ульвмод огляделся, словно ждал, что вести будут развешаны по стенам, но там виднелись лишь пустые крючья для оружия. – А ведь уже полгода, как он ушел в поход, так? Ему уже можно бы и вернуться!
