Он уже протянул руку к первому куску пергамента, когда уловил какой-то шум в атриуме.
— Ты это слышала? — спросил он у Лиссель, молодой женщины, работавшей за соседним столом.
Раздраженная помехой, она нахмурилась, не переставая водить пером по пергаменту. Тишину здесь нарушали редко. Лиссель покачала головой, не поднимая глаз от работы.
И вот опять! Приглушенный, чуть слышный лязг, удар металла о металл.
Писец оглянулся через плечо на дверь, ведущую в атриум.
— Не обращай внимания, — проворчала Лиссель. — Это просто Кадри приводит в порядок полки. Он отправился туда за пару минут до того, как ты пришел.
Тем не менее Ешик поднялся со стула и, подойдя к закрытой двери, набрал код. Когда портал мягко открылся, ничего необычного писец поначалу не заметил. В Мериториуме Секундус было огромное хранилище с целым лесом полок, забитых пергаментами, футлярами для свитков, чернильницами и инструментами для смешивания красок.
Ешик вошел внутрь. Прикрыв дверь, чтобы не мешать остальным, писец негромко позвал Кадри.
В воздухе повис назойливый гул, от которого сводило скулы. Ешик не понимал, где источник шума. Это был звук работающего механизма, без всякого сомнения. Писец продвинулся вглубь хранилища, шагая вдоль рядов полок. Ощущение разлитого в воздухе статического электричества росло. Гул становился громче. Звучало почти как активированная священная броня. Но Странствующие Десантники никогда не забредали в это крыло здания. Ешик ухмыльнулся от одной мысли — десантник с трудом бы протиснулся в дверь Мериториума.
— Кадри? Кад… Ах!
Старик сидел, согнувшись над автоматической точилкой для перьев. Работающая вхолостую машина стояла на рабочем столе, на своем обычном месте. Пронзительное гудение заполнило все вокруг — скорее назойливое, чем громкое, и достаточно сильное, чтобы глаза заслезились от почти неощутимых вибраций. Писец оглянулся в поисках Астартес, но никого не обнаружил. Все было в полном порядке, если не считать безжизненную позу Кадри.
— Кадри? С тобой все хорошо?
Он притронулся к плечу старика. Кадри мешком рухнул на скамью лицом вниз.
Значит, сердечный приступ. Бедный старый дурак. Ешик проверил пульс на шее собрата, но не нашел ничего. Однако кожа Кадри была еще теплой. Младший писец забормотал молитву, пытаясь подобрать нужные слова. Кадри достойно прослужил семьдесят лет. На его похороны сойдутся многие из хранителей — возможно, даже двое или трое Десантников из тех немногих, что остались на Виламе.
Ешик перевернул тело, чтобы заглянуть старику в лицо. Он хотел закрыть его глаза, прежде чем прибудет похоронная команда.
Грудь старика заливала кровь. Глаз не было. На их месте чернели пустые провалы.
Ешик крутанулся на месте. Он успел отбежать всего на один шаг, прежде чем чья-то рука схватила его за горло. Закованные в железо ледяные пальцы сжались. Писец только и мог теперь, что бессловесно хлопать губами и брызгать слюной.
Ешик поднял взгляд от бронированного запястья к плечу. Его обидчик свисал с потолка. На нем был древний, искусно украшенный керамитовый доспех — такого слуге ордена еще видеть не доводилось. Одна рука десантника сжимала край вентиляционного люка, а вторая безо всяких усилий потащила извивающегося писца вверх.
Сердце Ешика успело отмерить всего три удара, прежде чем десантник нырнул в служебный туннель, увлекая слугу за собой.
«Не Десантник, не Десантник, не Десантник…»
— Не пытайся молиться своему Императору, — прошептал воин, чуть слышно треснув воксом и уставившись на человека кровавыми линзами глаз. — Или будешь умирать еще дольше.
— Кто?..
Воин снова сжал пальцы, не давая ему вздохнуть.
— И не задавай глупых вопросов, иначе я скормлю тебе твои собственные глаза.
Сквозь истошно скачущие мысли писца пробился образ Кадри. Над старым толстяком издевались — ослепили его и запихнули вырванные глаза в рот… Может, бедняга даже подавился ими прежде, чем сумел проглотить.
— Благодарю, — прошептал воин. — Послушание избавило тебя от последней трапезы, которой насладился твой приятель.
Не-Десантник вытащил из ножен серебряный меч и прижал острие к подбородку Ешика.
— Подождите, — всхлипнул слуга. — Пожалуйста.
Воин издал что-то вроде вздоха и сделал рыдающему человеку признание из трех слов:
— Я ненавижу мольбы.
Он надавил на рукоять, наполовину похоронив клинок в языке, нёбе, черепе и мозгу смертного. Ешик задергался в конвульсиях, слабо ударяясь о стенки трубы.
Спустя какое-то время писец Мериториума затих. Воин бесшумно приступил к делу: раздробил навершием меча грудину смертного и несколькими ударами взломал ребра. Раздвинув их словно крылья и обнажив внутренние органы, убийца выпихнул труп из туннеля. Тело с влажным чавканьем шлепнулось на пол. Его содержимое начало просачиваться наружу. Включая запах.
Талос оглядел свою работу — старика с вырванными глазами, выпотрошенного писца помоложе. Его девятая и десятая жертвы с тех пор, как час назад он проник в крепость. Какой чудесной находкой они станут для какого-нибудь случайного уборщика.
Воин задержался лишь для того, чтобы протереть свой клинок и вложить в наголенные ножны. Как раз в эту секунду взвыли сирены.
Талос озадаченно покосился вниз, но трупы пока никто не потревожил. Сирены продолжали бушевать. Звучало это так, словно весь монастырь завопил от ужаса — что в каком-то смысле было правдой. Где-то в коридорах необъятной крепости нашли один из прежних шедевров, оставленных им или его братьями.
Планом Гурона легко было восхититься, как и энтузиазмом, с которым владыка Корсаров представил его на рассмотрение. Демонстрируя удивительное смирение и доверительное отношение к сотне воинов, которых он собирался послать на смерть, тиран явился на борт «Завета» с минимальным количеством охраны. Он лично обратился к Повелителям Ночи. Стоя на мостике «Завета» с двумя гвардейцами-терминаторами по бокам, повелитель Корсаров изложил свой план в деталях и наметил возможные пути атаки Повелителей Ночи. Он даже упомянул, что в конечном счете прибытие Восьмого легиона стало редкостной удачей. Их бойцы больше подходили для первой стадии вторжения. Далее тиран заявил, что, хотя он полностью полагается на союзников в выборе средств, наилучшего результата они, несомненно, достигнут, действуя собственными методами.
Талос все это видел. Первый Коготь разомкнутым строем собрался вокруг гололитического стола. Там же толпились и остальные Когти. Лишь один из Повелителей Ночи держался в стороне. Он стоял поодаль в своем свежевыкрашенном доспехе, однако изоляция, казалось, его не смущала. Рувен не принадлежал ни к одному из Когтей, потому что все его отвергли. Реакция Вознесенного и его Чернецов была самой жесткой: они вслух пообещали прикончить предателя, если тот хоть раз по глупости вызовет их недовольство.
