— Непристойно? — осведомился он.
Она не поняла этого слова.
Он пожал плечами и подумал: «В чужой монастырь…». Только это было больше похоже на Сад Эдема. Температура днем и ночью была комфортной и разнилась примерно на семь градусов. Тут не возникало никаких проблем с получением разнообразной пищи, не требовалось никакой работы, не существовало никакой арендной платы, никакой политики, никакого напряжения, за исключением легко облегчаемого сексуального напряжения, никакой национальной или рассовой вражды.
Не нужно было оплачивать никаких счетов. Или нужно? Основным принципом вселенной Земли являлось положение, что за так не получали ничего. Былли здесь он тем же самым? Кому-то полагалось бы заплатить по счету.
Ночью он спал на куче травы в большом дупле дерева. Это было только одно из тысяч таких дупел в деревьях особого типа, предлагавших это естественное пристанище. Вольф, однако, не оставался в постели по утрам. Несколько дней он вставал как раз перед рассветом и наблюдал как прибывает солнце.
«Прибывает» было более подходящим словом, чем «восходит», ибо солнце, безусловно, не восходило. По другую сторону моря находился огромный горный кряж, настолько пространный, что Вольф не видел ему конца. Солнце всегда выходило из-за горы и было высоко, когда выходило. Оно следовало прямо через зеленое небо и не тонуло, а исчезало только когда уходило за другой конец горного кряжа.
Час спустя появлялась луна. Она тоже выходила из-за горы, проплывала на том же уровне по небесам и ускальзала за другую сторону горы. Каждую вторую ночь, целый час шел сильный дождь.
Вольф тогда обычно просыпался, потому что воздух становился немного холоднее. Он зарывался в листья и дрожал, пытаясь вернуться ко сну.
С каждой последующей ночью он находил, что сделать это становится все трудней. Он думал о своем собственном мире, об имевшихся там у него друзьях, работе и развлечениях и о жене. Что поделывала теперь Бренда?
Она, несомненно, горевала по нему.
Хоть она и была слишком часто злой, скверной и скулящей, она его любила. Его исчезновение будет ударом и потерей. О ней, однако, хорошо позаботятся. Она всегда настаивала на том, чтобы он вносил на страховку больше, чем он мог себе позволить, это не раз приводило к ссорам между ними. Затем ему пришло в голову, что она долгое время не получит ни цента из страховки, потому что придется представить доказательства его смерти. И все же, если ей придется подождать, пока его не объявят по закону умершим, она могла прожить на соцобеспечении. Это будет означать резкое понижение ее образа жизни, но этого будет достаточно, чтобы поддержать ее.
Он, разумеется, не имел ни малейшего намерения возвращаться. Он вновь обретал юность. Хотя он хорошо питался, он терял в весе, а его мускулы становились все сильнее и тверже. У него появилась пружинистость в ногах и чувство радости, потерянное где-то в двадцать с небольшим. На седьмое утро он потер скальп и открыл, что тот покрыт легкой щетиной. На десятое утро он проснулся с болью в деснах.
Он потирал распухшую челюсть и гадал, предстоит ли ему заболеть. Он и позабыл, что существовало такое понятие, как болезнь, потому что сам был крайне здоров, и никто из пляжников, как он их называл, никогда не болел.
Десны продолжали изводить его всю неделю, пока он не принялся пить естественно перебродившую жидкость из «пунш-ореха». Орех рос большими скоплениями высоко на вершине стройного дерева с короткими, хрупкими лиловыми ветвями и табачнообразными желтыми листьями. Когда его дубленую кожуру вскрывали острым камнем, он выделял запах винного пунша.
На вкус он был, как дыня с тоником и примесью вишневой настойки, и действовал, как стаканчик токильи. Он работал отлично, убивая боль в деснах и вызываемое болью раздражение.
Спустя девять дней после того, как у него впервые возникли затруднения с деснами, сквозь кожу начали резаться десять крошечных белых твердых зубов. Более того, золотые пломбы в других выталкивались возвращением естественного материала.
Его плешивая прежде башка покрылась густой порослью.
И это еще не все. Плаванье, бег и лазанье по деревьям растопили весь жир. Выступавшие старческие вены снова утонули под гладкой твердой плотью.
Он мог бегать на длинные дистанции, не запыхавших, не чувствуя себя так, словно его сердце вот-вот лопнет. Все это приводило его в восторг, но не без мыслей о том, почему или как это произошло.
Он спросил нескольких из пляжников об их кажущейся всеобщей юности. У них был один ответ: «Такова воля Господа».
Сперва он подумал, что они говорили о Творце, что показалось ему странным. Насколько он мог судить, у них не существовало никакой религии и уж, разумеется, никакой с какими-либо организованными подходами, ритуалами, таинствами.
— Кто такой Господь? — спрашивал он.
Он думал, что наверное он не правильно понял их слово вапакс, что оно могло иметь слегка иное значение, чем то, которое находишь у Гомера.
Ипсевас, зебрилла, самый умный из всех, кого он покамест встретил, ответил так:
— Он живет на вершине мира, за пределами Океаноса.
Он показал вверх и через море на горный кряж по другую сторону его.
— Господь живет в прекрасном и неприступном дворце на вершине мира. Именно он — тот, кто создал этот мир и создал нас. Бывало он часто спускался повеселиться с нами. Мы поступаем, как говорит Господь, и играем с ним. Но мы всегда испытываем страх. Если он рассердится или будет недоволен, то вероятно убьет нас. Или еще хуже.
Вольф улыбнулся и кивнул. Так значит Ипсевас и другие имели не более рациональное объяснение происхождения и функционирования своего мира, чем народ его мира. Но у пляжников было одно явление, отсутствовавшее на Земле. У них имелось единообразие мнений.
Все, кого он спрашивал, давали ему тот же ответ, что и зебрилла.
— Такова воля Господа. Он создал мир, он создал нас.
— Откуда ты знаешь? — спросил Вольф.
Задавая этот вопрос, он не ожидал чего-нибудь большего, чем получал в ответ на Земле. Но ему преподнесли сюрприз.
— О, — ответила русалка Пайява, — так нам рассказывал Господь. Кроме того, мать мне тоже рассказывала. А ей следовало бы знать. Господь создал ее тело. Она помнит, когда он сделал это, хотя это было так давно-предавно.
— В самом деле? — переспросил Вольф.
Он гадал, не вешает ли она ему лапшу на уши, и думал также, что было бы труднорасквитаться, сделав с ней то же самое.
— И где же твоя мать? Я хотел бы с ней поговорить.
Пайява махнула рукой на запад.
— Где-то там.
«Где-то» могло означать тысячи миль, потому что он понятия не имел, как далеко простирался пляж.
