– Да, твоя мать умеет! – подтвердил Оддбранд. – Она умела это, еще когда была моложе фрии Эрхины.
– А что значит поменять обличье? – стал расспрашивать Торвард, пытаясь скорее охватить умом этот волнующий, поразивший его замысел. – Я должен поменяться с кем-то телами?
– Нет, твое тело останется при тебе! – утешила его кюна Хёрдис. – Ты останешься собой, с тобой останется вся твоя сила, твои руки, ноги и прочее, просто другим людям ты будешь казаться другим человеком. Ты будешь выглядеть другим, оставаясь собой. Не бойся, это не больно. Я так делала много раз. Я умела даже принять на себя образ, который хранился в памяти того, кто смотрел на меня. И тем более мне будет легко сделать это, видя перед собой живого человека.
Торвард оперся локтями о колени и зажмурился, пытаясь унять суматоху в мыслях и вообразить, как все это будет выглядеть.
– Значит, там я буду вместо кого-то другого, а кто-то другой будет здесь вместо меня? – спросил он чуть погодя.
– Это не обязательно, – ответила Хёрдис. – Если мы выберем тебе обличье, скажем… Храппе рыбака, то надевать на него твой облик вовсе не нужно. Просто на свете окажутся как бы два Храппе – один здесь, другой на Туале.
– Но для общего спокойствия было бы лучше, если бы ты позволил придать этому другому, скажем, Храппе, твой облик на время твоего отсутствия, – добавил Оддбранд. По той слаженности, с каким старик и кюна дополняли речи друг друга, было видно, что между собой они обсудили все до тонкости. – Иначе Фьялленланд останется без конунга неизвестно на какое время. Чтобы людям было спокойнее, какому-то конунгу, хотя бы поддельному, следует посидеть в это время на твоем месте. Конечно, править будет твоя мать.
– А если ему там понравится?
– Так ведь я всегда могу сдернуть с него твое обличье и показать всем, что это всего-навсего Храппе! – с торжеством воскликнула кюна. – Не беспокойся, сын мой, твоя мать всегда сумеет постоять за твои права! Я сражалась за них, еще когда ты не родился!
И Торвард почувствовал искреннюю благодарность к матери, которая, при всех своих странностях, по-настоящему была предана своему порождению, не хуже любой матери на свете.
– Кто это будет? – спросил он, помолчав. – Не Храппе же, в самом деле!
– Нет. Ведь тебе нужно попасть поближе к фрие Эрхине, а для этого нужно обличье помоложе и покрасивее. Внушающее любопытство и доверие.
– И без фьялленландского выговора, – дополнил Оддбранд, с намеком глядя на Торварда, словно побуждая скорее догадаться, кого он имеет в виду.
– Уж не твой ли почтенный облик ты мне предлагаешь? – Торвард недоверчиво усмехнулся.
– Нет. Я, собственно говоря, имел в виду Коля. Того слэтта, который живет у Стуре-Одда. Слэтт, привезенный квиттами, не вызовет никаких подозрений. Он достаточно молод и по-своему хорош, чтобы, одушевленный твоим духом, смог проникнуть куда угодно и сделать что угодно…
– А еще он достаточно… доступен для нас, на случай если… – начала Хёрдис и окончила многозначительным движением бровей.
Торвард ее понял. Слэттинский бродяга без друзей и родных будет наименее опасен в том случае, если ему действительно понравится на месте конунга. Или если у него окажется слишком длинный язык.
– Ну, ты согласен? – с нетерпением спросила кюна. Было видно, что саму ее увлек этот замысел, и если сын откажется, лишив ее возможности испытать свои силы, она будет жестоко разочарована.
– Но подумай как следует, конунг! – предостерег Оддбранд. – Ведь тебе придется жить не просто в обличье другого, тебе придется какое-то время провести в шкуре раба .
– Не раб тот, кто становится им не из лени и трусости, а совсем наоборот! – горячо воскликнула кюна. – Ты примешь только обличье Коля и обличье раба, но останешься собой! Подумай, сын мой! У нас нет другого способа достойно отомстить, прожди мы хоть сто лет! А нам не будет счастья, тебе не будет удачи, если ты не отомстишь!
Торвард молчал: он знал, что она права. Что можно сто лет ждать случая одолеть туалов, непобедимых при свете дня и по какой-то тайной причине недоступных ночью, но так и не дождаться. И не сметь показываться ни в Винденэсе, ни где-то в другом месте. А вслед за позором неотомщенной обиды придет другая беда, неудача – не ему одному, а всему Фьялленланду. Их корабли будут с двойным усердием грабить на морях и на стоянках – считая всех фьяллей беспомощными рохлями, если даже их конунг не способен постоять за свой собственный дом. Вслед за туалами сюда, в Аскефьорд, явятся еще целые толпы любителей чужого добра. Над любым фьяллем, куда бы он ни заехал, будут хохотать, и никому, даже Эрнольву ярлу, не увидеть от людей прежнего, заслуженного почета! А значит, он, Торвард конунг, любой ценой должен восстановить свою честь, которая есть честь всего Фьялленланда.
При мысли о рабстве внутри прошла судорога негодования и отвращения, но Торвард перетерпел ее и продолжал думать. Все в нем кричало от возмущения, что он, потомок Одина, сорок первый конунг Фьялленланда, несущий в себе дух Одина и Тюра… Само слово «раб» рядом с ним оскорбляло все мироздание. Но… Ради возвращения похищенного Мйольнира Тор даже оделся в женское платье и сидел на собственной «свадьбе» в качестве невесты великана – а это, что ни говори, гораздо хуже! Тюр пожертвовал правой рукой, без которой даже богу тяжело – зато теперь рука его находится с той стороны бытия , и ей подвластно все, что с той стороны. Если к жертве подойти правильно, ее можно сделать не потерей, а приобретением. А ему сейчас уже мало что осталось терять.
Бесчестье рабства было хуже смерти, но разве не сильнее пострадала его честь из-за вероломства Эрхины? Разве возможность отомстить ей не заслуживала жертв – любых жертв? Его долг перед Фьялленландом и перед собой в первую очередь требовал этой мести. И если ради этого требуется пойти на унижение – высшее мужество, а значит, высшая честь будут в том, чтобы сознательно и добровольно решиться на это. Он не думал о том, что под обликом Коля его никто не увидит, а значит, для «Торварда конунга» никакого бесчестья как бы и не будет: сам-то он будет знать, кто он.
Впрочем… Мой облик – еще не есть я, иначе он не звался бы моим , то есть принадлежащим мне, но отличным от меня. Моя честь – еще не есть я, моя свобода – еще не есть я… даже мое тело – тоже еще не я. А значит, если отнять все, что «мое», то останется чистый, голый «я» – то есть… божественный дух, оживляющий тело и разум. То есть бог. Значит, быть собой – это быть богом. Быть богом – значит быть собой. Один и Локи, в конце концов, одно и то же, что наверху, то и внизу. Все во вселенной неразрывно связано. А значит, став рабом по имени Коль, Торвард конунг не перестанет быть собой. Во всех смыслах. А в том, чтобы быть именно собой, и состоит высшая честь и высшее посвящение. Ведь посвящение и есть смерть, необходимая для рождения в новом, высшем качестве. А разве нынешний случай того не стоит?
