Изъевший Вилам лабиринт служебных туннелей предназначался для того, чтобы по нему могли пройти бригады сервиторов, выполнявших множество ремонтных работ. Сквозь эту часть он пробрался легко, мягкой леопардовой пробежкой, скребя когтями по металлу. Шум его не беспокоил. Пусть враги придут. В отличие от Когтей, привязанных к земле и вынужденных медленно карабкаться по крепостным стенам, все Кровоточащие Глаза сразу взлетели на средние уровни, оседлав ветер и включив реактивные ранцы.
Из-за двигателя на спине Люкориф не мог пробраться в узкие вентиляционные шахты, так что приходилось выбирать из ограниченного числа маршрутов. Осторожность так же играла роль, как и конечная цель. На правой глазной линзе помаргивала схема крепости. Очертания коридоров сменялись новыми, по мере того как раптор поднимался выше. То и дело план крепости исчезал в мельтешении помех, заставляя Люкорифа раздраженно хмыкать сквозь динамики вокса. По крайней мере, они еще не подвели — но корональный шторм сеял хаос повсюду, не делая различия для правых и неправых.
Сирены завывали уже несколько минут. Вероятно, кто-то из Когтей на нижних уровнях начал развлекаться. Люкориф несся дальше, скалясь уродливой маской наличника на готические украшения коридора. Даже эти служебные туннели были построены с редкостным, но нелепо избыточным мастерством.
Внезапно раптор остановился. Замерев на месте и напружинив мускулы, Люкориф принялся ждать. В течение нескольких секунд единственными звуками были удары его основного сердца и шум дыхания. Но затем на самой границе слышимости…
Раптор сорвался на стремительный бег. Его огорчало лишь то, что вынужден передвигаться по земле, словно презренная четвероногая тварь, — он, рожденный летать. В конце туннеля мелькал свет, слышались голоса и воняло человеческим потом…
Добыча.
Люкориф с ястребиным криком вырвался из туннеля, сбив по пути тонкую железную решетку. Они уже услышали его — раптор об этом позаботился — и ждали у входа, сжимая бесполезное оружие. Их руки не дрожали. В этих рьяных защитниках цитадели не было страха, да и откуда бы? Разве за всю свою безбедную и безопасную жизнь в самом сердце неприступной крепости они хоть раз узнали, что такое настоящий страх? Им следовало преподать урок.
Лазерный огонь опалил его доспехи напрасными поцелуями, но в падении раптор изогнулся, прикрыв уязвимые сочленения брони. Когда он приземлился, каменный пол содрогнулся и от всех четырех когтистых лап побежали трещины. За две следующие секунды он получил еще три лазерных заряда в наплечники и отследил всех четверых облаченных в мантии защитников крепости. Сетка целеуказателя определила виды оружия в руках смертных и смутной пульсацией обозначила их сердечный ритм.
Пока все эти детали мелькали у него перед глазами, Люкориф оценил расстояние до цели. Смертные были слишком далеко, чтобы настичь их одним прыжком и прикончить.
Досадно.
Развернувшись к стене, он под рев проснувшегося двигателя взвился в воздух. Его прыжок ничем не напоминал человеческий, — скорее, так прыгает распластавшая лапы ящерица. Ударившись о стену руками и ногами, он на секунду застыл там в пародии на рептильную неуклюжую позу. Уже в следующий миг он двигался, ощущая огонь в мышцах и дрожь в сочленениях доспеха. Когти рук и ног вонзались в камень, унося его выше, прочь от вражеского огня. Когда раптор взобрался достаточно высоко, он оттолкнулся от украшенного резьбой камня, позволяя гравитации и весу доспеха довершить работу.
Лучше.
Раптор спикировал вниз, выставив вперед припорошенные каменной крошкой когти и пронзительно визжа сквозь динамики шлема.
Хотя у слуг ордена и не было боевого опыта, военное обучение они прошли. Гордость и преданность, горевшие в сердцах, заставили их продолжить огонь, в то время как более боязливые — или менее фанатичные — смертные уже обратились бы в бегство. Люкорифа всегда восхищала смелость и то, чего можно достичь с ее помощью в тех редких случаях, когда судьба и сила человеческого духа сливаются в нечто необыкновенное. Чаще всего смелость приводила лишь к тому, что храбрецы умирали на несколько секунд раньше, чем трусы. Если бы рабы в белых рясах попытались сбежать, ему пришлось бы их преследовать. Но вместо этого они остались, где были, и продолжили бой. И погибли — быстрой, хотя и мучительной, смертью.
Покончив с этим, Люкориф снова опустился на четвереньки. Его оружие оставалось в ножнах, но когти окрасились алым. Раздраженно рыкнув, он дернул ногой, вытряхивая застрявший между когтями ступни кусок мяса. Коридор превратился в бойню, усыпанную обрывками одежды. Прислушавшись, он уловил шум шагов приближавшихся смертных. Их поступь была слишком легкой, чтобы принадлежать Астартес. Охотничий азарт обжег раптора, скорчившегося в разлитой крови. Предвкушение холодком пробежало по телу, когти дрогнули от чувства неутоленного голода.
Он произнес: «Охотничье зрение», но из динамиков шлема вылетело только хриплое горловое пощелкивание и рычание. Сейчас, когда раптора охватила ярость, его нострамский звучал не лучше, чем у Вораши. Он ощутил, как густая липкая слюна заполняет пространство между языком и нёбом.
Охотничье зрение залило коридор всеми оттенками серого. Даже рассыпанные вокруг тела размылись, став мутными пятнами в бесцветном месиве. Лишь когда враг показался из-за угла, глазные линзы осветились движением и жизнью — острые вспышки белого в сером ничто. Многие воины Восьмого легиона настраивали шлемы так, чтобы отслеживать тепло или движение. Люкориф из Кровоточащих Глаз предпочитал все делать по-своему. Он следил за визуализацией звуков. Человекоподобные силуэты, мелькавшие перед глазами, складывались из шороха шагов и ударов сердец, усиленных голосами и треском винтовочных выстрелов.
Раптор встретил их торжествующим криком и ринулся вперед, взмыв над полом на реактивной тяге и обнажив оружие.
Талос поднял за волосы отсеченную голову, не обращая внимания на льющуюся из шеи слабую струйку. Удар не был чистым, и силовой меч не прижег обрубок. Когда голова женщины скатилась с плеч, коридор забрызгало кровью. Тело рухнуло на пол комом смуглой плоти и смятой ткани.
Пророка вряд ли можно было назвать экспертом в подобных вопросах — и выражение лица мертвой женщины с отвисшей челюстью и закатившимися глазами тоже осложняло дело, — однако при жизни она, вероятно, была красива. Используя волосы своего трофея как веревку, Талос привязал голову к одной из цепей на поясе. Голова закачалась, постукивая об уже висевшие там черепа. По бедру и наголеннику потекла кровь, но Повелитель Ночи даже не заметил этого.
