Первым был сервитор, который при жизни работал садовником и посвятил несколько лет подсчету могил, когда разбивал вокруг них цветники, прежде чем аугментика похитила его волю и независимость. Садовник был любопытен, и его удовлетворяло то, что он докопался до истины. Свое открытие он держал при себе, понимая, что доклад начальству может привести к обвинению в пренебрежении основными обязанностями. В конце концов, он был садовником, а не счетоводом или когитатором. Через три месяца после того, как он узнал правду, его поймали на краже коробки с его десятиной и подвергли аугментированию.
Вторым человеком была настоятельница Синдал. Она тоже сама пересчитала могилы, на что понадобилось три года. Для нее это была форма медитации, способ довести себя до состояния единения с людьми Армагеддона. Она родилась не здесь и чувствовала, что в службе людям этого мира такая техника медитации вполне уместна.
Конечно же, она внесла поправки в записи, но они все еще находились в бюрократическом замкнутом круге. Совет кардиналов храма всегда пренебрегал своими обязанностями по работе с бумагами.
Надгробия стояли рядом в группах по родству или службе, и единообразия между ними не было — каждое слегка отличалось размерами, формой, материалом или углом поворота к стоящим рядом, даже в тех секциях, где ряды были организованы в тесные линии. В других частях кладбище было сродни лабиринту, и пробираться между могилами оказывалось довольно сложно.
Храм Вознесения Императора сам по себе был воплощением невероятной готической красоты. Шпили были опоясаны каменными ангелами и изображениями примархов Императора в качестве святых. Витражи в окнах разбрызгивали разноцветный свет, показывая сцены из Великого Похода Бога-Императора, призванного привести звезды в единство под управлением человечества. Изображения поменьше запечатлевали самих первых поселенцев, их деяния по выживанию и строительству, причем преувеличивали все, изображая их строителями славного, совершенного мира золотого света и мраморных соборов, а не индустриальной планеты, которую они построили на самом деле.
Сестры ордена Серебряного Покрова не пребывали в праздности, пока война разоряла другие части города. Небольшие святилища на кладбище стали не только часовнями в честь их основательницы, святой Сильваны, но и аванпостами с тяжелым вооружением. Угловатые серебряные статуи, каждая из которых изображала святого в скорби, триумфе или сомнениях, молча застыли над жерлами пушек.
Сами стены были такими же крепкими, как и городские, с той же плотностью защитных башен. Их укомплектовали ополчением Хельсрича.
Громадные ворота во двор храма не запирались. Несмотря на протесты совета кардиналов, настоятельница Синдал потребовала, чтобы врата были открыты вплоть до самого последнего момента, чтобы как можно больше беженцев могли обрести здесь стол и кров. Базилика приютила сотни семей, которые не попали в подземные убежища. Сбившись в группы, они выходили на утреннюю и вечернюю молитвы, вплетая свои голоса в пение, достигавшее безупречно расписанного потолка, где с небес взирал Бог-Император.
Храм Вознесения Императора был настоящей крепостью.
Крепостью, наполненной беженцами и окруженной самым большим кладбищем планеты.
Мы прибыли последними.
Двадцать девять братьев уже ожидали меня, разместившись в десантном отсеке «Громового ястреба». Таким образом, нас осталось тридцать пять, если считать Юризиана, с безнадежной надеждой ведшего пушку по Пепельным Пустошам.
Тридцать пять из ста, что высадились в Хельсриче пять недель назад.
Один из тех, кто ожидает нашего прибытия, — воин, встреч с которым я всячески избегал все эти пять недель.
Он стоит на коленях перед открытыми вратами громадины-храма, черный меч он вонзил в мрамор перед собой, а скрытая шлемом голова почтительно опущена. Как и у всех остальных Храмовников, на его доспехе почти не осталось следов пергамента, восковых печатей крестоносца и табарда. Я узнаю его по древней броне и черному клинку, перед которым он молится.
Юризиан сам работал над этой броней, восстанавливая ее каждый раз, когда ему выпадала честь ее касаться. А до Юризиана много других магистров кузни поддерживали священный боевой доспех на протяжении столетий, вплоть до ее создателей, сотворивших ее как броню для легиона Имперских Кулаков.
Под черной краской наших доспехов тусклый серый металл. Повреждения на его броне, выкованной во времена, когда примархи шествовали по галактике, обнажают под краской золото. Наследие легиона Дорна все еще здесь, если знать, куда смотреть, меж царапин и трещин, оставленных войной.
Рыцарь встает, легко, словно пушинку, выдергивая меч из мрамора. Голова поворачивается ко мне, и видевший поля сражений времен Ереси Хоруса шлем изучает меня глазными линзами цвета человеческой крови.
Он приветствует меня, меч уже в ножнах за спиной, и его перчатки рисуют в воздухе перед побитой грудной пластиной аквилу. Я возвращаю приветствие, редко в моей жизни этот жест бывал столь искренним. Наконец-то я готов предстать перед ним и выдержать суровый взгляд его багровых глаз.
— Приветствую, реклюзиарх, — говорит он мне.
— Приветствую, Баярд, — отвечаю я чемпиону Императора.
Он смотрит на меня, но я знаю, что он меня не видит. Он видит Мордреда, рыцаря, чье оружие я ношу и чья маска скрывает мое собственное лицо.
— Мой сеньор. — Приам выступает вперед и преклоняет колени перед Баярдом.
— Приам. — Вокс Баярда издает смех. — Все еще живой, как вижу.
— Ничто в этом мире не изменит этого, мой сеньор.
— Поднимись, брат. Никогда не настанет день, когда ты должен будешь стоять передо мной на коленях.
Приам встает, еще раз в уважении склоняя голову, прежде чем вернуться на место рядом со мной.
— Артарион, Бастилан, рад видеть вас обоих. И тебя, Неро.
Неровар осеняет себя аквилой, но не говорит ничего.
— Гибель Кадора оставила рану в моем сердце, брат. Ты знаешь, что мы с ним служили вместе в братстве меча?
— Я знал это, мой сеньор. Кадор часто об этом говорил. Службу вместе с вами он почитал за честь.
— И для меня служба с ним была честью. Знай, что полсотни врагов пало от моего клинка в тот день, когда я услышал о его уходе. Трон, он был воином, способным заставить померкнуть свет звезд. Мне будет не хватать Кадора, а Вечный Крестовый Поход обеднеет без его меча.
— Вы… оказываете великую честь его памяти. — Судя по голосу, Неро явно разволновался.
— Скажи мне, брат. — Голос Баярда стал тише, словно беженцы, пялящиеся на нас с другой стороны ворот, не имеют права слышать то, о чем мы говорим. — Я слышал, что удар, унесший его жизнь, был нанесен в спину. Это так?
