Одинокий десантный катер с потушенными огнями, до последнего дюйма скрытый от авгуров и сенсоров, при почти бесшумном двигателе тайно подкрался к трещине с зазубренными краями. Скрытность всегда была самым мощным оружием XIX легиона. Она не спасла их на Исстване V, поскольку Резня не предполагала никакого изящества и никаких обходных маневров, но в Гвардии Ворона ценили это качество, и немногие уцелевшие отточили его до убийственной остроты.
С тех пор способность оставаться невидимыми стала инстинктивной. Способом выживания.
Единственный сын Коракса на борту катера прекрасно владел этим качеством, ведь Резня лишила его не только голоса, но и большинства братьев и союзников. То, что начиналось как справедливая кампания по усмирению заблудшего примарха, величайшего примарха, превратилось в жестокую и отчаянную бойню. Когда обрушился первый залп снарядов, многие верили в ошибку, хотя подобные промахи казались невероятными для Легионес Астартес. Даже после того, как в воздух, удушливый от дыма, взлетели тела, порой безобразно исковерканные взрывами, кое-кто еще цеплялся за это заблуждение. И только когда легионеры, которые должны были поддержать Гвардию Ворона, обратили оружие против нее, истина стала понятна всем.
Кто-то, отчаянно крича, восстал против такой несправедливости. Одни погибли быстро и бесславно, разорванные снарядами или под ударами мечей, даже не успев высказать свои гневные обвинения. Другие пытались сопротивляться, тщетно надеясь на победу. Это были Змии. Они продержались дольше, но все равно погибли. Сыны Горгона пытались отомстить и падали замертво рядом с обезглавленным телом своего отца, лишившись еще одного заблуждения — о бессмертии примархов. Многие бежали, убедившись в провале всей операции и в нарушении клятв союзников. Сын Коракса был одним из них.
Но не из страха — такого понятия для него не существовало, — а следуя тому самому инстинкту выживания. Чтобы жить и мстить.
Зажигательный снаряд убил его капитана. Он разорвал его тело, оставив исковерканный труп постчеловека. Снаряд убил и многих его братьев, словно насмехаясь над их броней и физиологией, разработанных, чтобы выживать на войне. Второй взрыв произошел так близко, что подбросил их в воздух, и был настолько громким, что лишил братьев их голосов. Их воплей никто не услышал, а яростные крики превратились в молчаливые проклятия.
С тех пор он стал немым. Если его вызов не может быть услышан, он не станет его озвучивать. И ни один стон не сорвется с его губ: так он лишит своих бывших союзников хотя бы этой малости.
Во время бегства, когда он карабкался сквозь завалы разорванных тел, закаляя в этом ужасе свою волю, начала формироваться новая модель поведения. Дружбы и братства больше не существовало. Их сменили инстинкт выживания и фатализм. Жить и мстить.
«Только это, и ничто другое».
Десантный катер приземлился среди груд мусора абсолютно темного пускового отсека. Бо́льшую часть обломков после атаки, разрушившей почти всю посадочную палубу, убрали или выбросили в пустоту, но кое-что еще свободно парило в лишенном воздуха пространстве.
В носовой части корабля опустилась аппарель, и Гвардеец Ворона вышел, тоже бесшумно. Он был таким же черным, как и окружающее пространство, и потому почти невидимым. Его выдавал лишь очень слабый свет ретинальных линз, пока проводился анализ атмосферных условий посадочной палубы.
Сын Коракса обнажил меч, серповидный фальшион, выкованный из мономолекулярной стали. После активации лезвие завибрирует, но с такой высокой частотой, что движение будет незаметно глазу. Клинок не отражал свет и в тени казался продолжением тела космодесантника.
Небольшой и незаметный герметичный люк, установленный в технических целях, вел в узкий проход, откуда можно было попасть дальше внутрь корабля.
Гвардеец Ворона направился к нему, внимательно прислушиваясь к воксу в ожидании команды. Своего собственного имени.
Он ждал недолго.
— Морикан.
Зау'улл, опустившись на колени, предавался мрачным размышлениям у двери хранилища. При вылете с Прометея оно было устроено на одной из палуб, закрытой усиленными воротами из адамантия с обоих концов, но сквозь вентиляционные каналы из кузниц, расположенных внизу, просачивались тепло и частицы пепла. В воздухе чувствовался слабый запах дыма. Пьянящая атмосфера напоминала о вулканах и для воина с Ноктюрна была настоящим бальзамом для души.
Некоторое время Зау'улл просто наслаждался.
Обек попросил его задержаться на борту «Чаши огня» и охранять артефакты. Капеллан жалел лишь о том, что его оставили не одного.
— Я разваливаюсь, Отец Огня, — раздался сзади голос, и Зау'улл со вздохом открыл глаза.
— Не больше, чем любой из нас, — солгал он.
Зеб'ду Варр мог сказать это как о полученных ожогах и ранах, разрушавших его тело, так и о своем разуме. До того, как Т'келл призвал их на последнюю миссию во имя Вулкана, Варр часто посещал реликварий. Он рассказывал о своих видениях, поглощаемых огнем, и о том, что они завладели всеми его мыслями. Зау'улл знал, что это какая-то сложная версия пиромании и легионер действительно верит в пламенные предзнаменования.
— Я видел нечто, — пробормотал он. — В огне.
— Да, ты уже говорил об этом.
— Капеллан, ты так говоришь, будто не веришь мне.
Зау'улл не мог решить, ждет ли Варр ответа на свою реплику.
— Я верю, что ты этому веришь, — дипломатично ответил он.
— А ты не веришь?
Прямого вызова в его голосе не было, тем не менее вопрос прозвучал довольно резко.
— Я ведь не вижу того, что видишь ты.
— Я многое вижу...
Капеллан понимал, что потом пожалеет об этом, но помощь воинам была его долгом.
— Что же ты видел, брат? — спросил он.
— Я умру здесь. На этом корабле.
— Никому из нас не суждена долгая жизнь.
— Это произойдет скоро...
Зау'улл понял, что его размышления закончены, и, поднявшись, повернулся к Варру.
— Никому из нас не дано предугадать свою смерть, брат, — сказал он.
— Занду видит горящего человека.
Капеллан кивнул, припоминая свои разговоры с сержантом:
— Видения, только и всего. Разве можешь ты точно знать свою судьбу?
Улыбка натянула плоть на обожженном лице Пируса. Его сопровождали оставшиеся бойцы, но ни за кого из них Зау'улл не волновался так, как за их сержанта.
— Я вижу ее в огне, — сказал Варр. — Струйка дыма на фоне пламени.
Капеллан часто спрашивал себя, не владеет ли Зеб'ду Варр искусством прозрения вюрда. Насколько ему было известно, Пирус никогда не обучался на библиария, и большинство окружающих приписывали его странное поведение пиромании. Но те, кто еще помнил о древних обычаях Ноктюрна, кто знал, где найти кочующих земных шаманов, и пользовался их советами, верили, что пламя живет собственной жизнью и наделяет своей силой и яростью тех, кто ему поклоняется.
Хотя после воссоединения Вулкана с отцом культа огня на Ноктюрне больше не существовало, старые верования отчасти сохранялись. Зау'улл полагал, что Варр повстречал одного из земных шаманов и слишком долго смотрел в пламя.
Но конечно, он мог быть и просто безумцем.
Капеллан положил руку легионеру на плечо:
— Ни один огнерожденный сын не должен бояться дыма от пламени, и меньше всего, ты, Варр.
Звук открываемых ворот изолированной палубы заставил Зау'улла обернуться. Он как будто увидел у стены какую-то тень, но решил, что это мигнуло верхнее освещение.
— Не пламени, — прошептал Варр, — тени...
Ворота начали расходиться, и через диагональную щель ворвались облака от сработавшей пневматики. Зау'улл схватился за свой крозиус, но предположил, что это возвратившийся Обек. Затем в рассеивающемся облаке газов проявилась зеленая чешуйчатая броня, и капеллан нахмурился:
— Огненный Кулак?
Занду вернулся на «Чашу огня». Один. Он шел им навстречу, но никак не показал, что услышал и понял оклик. Его изможденное пепельно-серое лицо оставалось неподвижным, как у мертвеца. Зау'улл сделал шаг ему навстречу и уже собирался снова окликнуть, как вдруг вспомнил слова Варра. Они странным образом подтверждали то, что сказал Обек перед отлетом на «Стойкий».
