Зато, перебивая друг друга, шумели в ушах голоса крестьян моей деревни, кшатриев Двараки, придворных Упаплавьи. Недавнее прошлое было наполнено такой страстной, непостижимой силой и яркостью, что не могло, не хотело отступать в темную часть жизни, отчуждая меня от действительности. Словно в тумане, я видел знамя с изображением обезьяны над длинными копьями конников и восторженные толпы народа, встречающие нас в Кампилье. А потом — пиры, смотры армий и радостно возбужденная скороговорка моего друга: «Все решено! Юдхиштхира сказал, что знамя Пандавов утвердится в стране Друпады, и соберется под его сень войско матсьев, ядавов и панчалов. Теперь не суд игральных костей, а наша воля к победе будет определять течение кармы. Значит, война, Муни! Война!»
Если события, предшествовавшие моему появлению в Панчале, уже отлиты моей памятью в монолитную застывшую форму, то дни, проведенные в царстве Друпады, скользят, как бусины четок разной величины и ценности. Сейчас я вновь пытаюсь разглядеть каждую из них, удивляясь их несхожести и нерасторжимости связи. И бегут неторопливо по невидимой, неразрывной нити кармы четки моей жизни — день за днем…
* * *
Пробуждение началось с легкого предрассветного ветра, приносящего в шатер запахи цветов и травы, шелест деревьев и птичью возню в их кронах. Еще лежа с закрытыми глазами, не осознавая ничего, кроме накатывающегося с востока светила, я пересек границу сна и яви, возвращаясь из теплых черных миров в собственную кожу, покрытую мурашками, в мышцы, еще расслабленные, вялые, но уже наливающиеся тугой кипучей жизнью. Сквозь полог шатра донесся треск разгорающегося костра и тихий шепот: «К тебе, царящему при обрядах, к пастырю закона, сверкающему, к возрастающему в доме своем…» И еще не расставшись с теплотой одеяла и покорной мягкостью циновки, я увидел внутренним взором Митру, разводящего огонь для приготовления пищи, и небо, растворяющее узорчатые двери навстречу спешащей заре. Я вскочил на ноги и вышел в розово-голубую дымку рассвета. Митра у костра приветственно помахал мне рукой, и мы застыли на мгновение, следя, как утренний ветер срывает голубое покрывало с розового тела богини зари Ушас. А потом, стремясь сбросить с себя остатки сонливой лени, запели в два восторженных голоса древний гимн:
Не стареющая Ушас, знающая имя первого дня,
Рдея лицом, приходящая на свидание!
С грудью, открытой всем взорам,
С блещущими прелестями,
Будящими огонь во всех сердцах,
Красуясь незапятнанным телом,
Дай нам силу, приносящую счастье!
Один за другим откидывались пологи в остальных шатрах и лагерь ожил, наполнился смехом, звуками песен, веселой суетой. Здесь каждый дорожил мгновениями утренней свежести, чистотой красок, запахов, ощущений. Пройдет несколько часов, и воцарившийся на небе Сурья зальет все небесным огнем, заглушит аромат трав и цветов, поставит струящиеся столбы зноя над красной утоптанной землей и каменными доспехами Кампильи.
Столица страны панчалов, некогда вольготно раскинувшаяся на широкой равнине, теперь бурлила в теснине строений, как речной поток в узком ущелье. Ушли в прошлое те времена, когда жители Кампильи с высокомерной гордостью пренебрегали укреплениями, полагаясь лишь на силу рук своих кшатриев и их быстрые колесницы. Поражение, нанесенное армией куру под предводительством Дроны царю Друпаде в то время, когда мы с Митрой еще лежали в колыбелях, заставило город надеть первое ожерелье укреплений. Теперь же, когда угли давней вражды готовы были снова заняться яростным пламенем, Кампилья превращалась в неприступную крепость… Увы, не без нашего участия.
* * *
Тонкие, пронзительные звуки раковины взметнулись над долиной, срывая с веток деревьев в высокое небо яркие комочки растревоженных птиц, напоминая, что нас ждет работа на земле, по злой и неумолимой необходимости превращенной в уродливые валы и рвы, насыщенной ямами-ловушками и тайными переходами. Мы торопливо умылись в студеном ручье и расселись на циновках перед свежесорванными листьями, на которых горкой лежал рис и горячие лепешки, привезенные женщинами из города. Утолив голод, все разобрали заступы, лопаты и корзины для переноски земли и длинной вереницей отправились на строительство укреплений. Мы работали весь день с восхода и до заката. Это было похоже на какую-то древнюю йогу, призванную довести человека до истощения всех телесных и душевных сил в одуряющем единоборстве с землей и камнями.
После такой работы обычный глоток воды заставлял человека обмирать от наслаждения. Вот оно — доказательство нашей преданности Панда-вам: мы были готовы рыть землю, пребывать в неведении, идти на смерть, лишь бы не порвалась нить брахмы, связывающая нас с властелинами.
Где ты, брахма — огненная сила духа? В первые недели в Кампилье мне показалось, что сердце мое ослепло. Потребовалось немало времени, чтобы все молодые дваждырожденные, собранные в лагерь Пандавов, смогли войти в гармонию друг с другом, открыть свои сердца для восстановления единого потока.
Разными путями собирались наши братья под стяг Юдхиштхиры, но никому из них не выпала легкая дорога. Я и сейчас помню, как болезненно было воплощаться в мысли моих новых друзей. Прошлое отрывалось с трудом и болью, как корка запекшейся крови на старой ране.
Вновь они стоят перед моим внутренним взором: полный внутреннего изящества и упругой юношеской силы Джанаки, чудом спасшийся из сожженного ашрама на северо-западе; толстощекий увалень Аджа, еще хранящий в сердце ужас голода, выкосившего целые деревни в царстве Ма-гадха; многословный и верткий панчалиец ( никак не вспомню его имени), так и не достигший блаженства вынутреннего равновесия.
Мы работали бок о бок на высоком гребне вала, понемногу забывая о своих бедах и потерях, обо всем, кроме боли в натруженных руках. Мы работали, а потом падали без сил, вжимаясь телами в полоску тени на дне рва, радуясь каждому мгновению отдыха и глотку воды, которую приносили нам в глиняных кувшинах. Потом снова вставали под крик того, кому поручалось следить за временем. Раскаленная жаровня раскопа принимала наши тела в свои объятия. Жара повсюду
— отупляющая, отнимающая силу и волю.
— Это мало похоже на рассказы учителя о бла женстве среди дваждырожденных, — с трудом раз лепляя пересохшие губы, сказал Митра, хоть бы война скорее началась, а то примем бесславный ко нец, достойный самого последнего крестьянина.
Я пожал плечами и сделал попытку пошутить:
— Считай себя совершающим аскетический под виг меж трех костров. Впитывай огненную силу…