В темном углу снарядного погреба возникло движение. Сама тьма сгущалась, формируясь во что-то — в силуэт, в фигуру.
Из тьмы протянулась рука, чернее самой темной тени, окруженная зеленоватым сиянием. Сгорбленное существо с острыми ушами, одетое в кожу, содранную с людей, безликое, бездушное; с ним пришел холод, холод смерти и бесконечной ночи.
Душа Голлфа затрепетала. Здесь было нечто воистину злое. Он мог бы убежать, инстинкты требовали спасаться, но он не побежал.
Это было что-то, с чем он мог сражаться. Закон разрешал этот бой — это был нелюдь, враг Небесного Императора и всех людей во всех мирах — настоящий враг.
Голлф улыбнулся. Его ярость и скорбь воплотились в определенную форму. Он выхватил штык из ножен на поясе.
Существо повернулось к нему, его длинные белые волосы взметнулись.
Голлф бросился на него.
Они ждали во тьме — танк и сорок человек, словно испуганные крестьяне, молившиеся о рассвете. Враг атаковал снова и снова, но гвардейцы и танк каждый раз отражали атаки, пока они не прекратились.
До наступления дня оставалось сорок минут.
Тишину в отсеках «Чести Кортейна» разорвал завывающий крик.
Банник вскочил на ноги.
— Что, ради Трона….
Снаружи раздались выстрелы, еще крики и вопли умирающих.
— Нас снова атакуют?
— Я ничего не вижу, — ответил Эппералиант.
— Смотри лучше!
Где-то внизу послышался лязг и новые крики. К голосу Ганлика присоединился пронзительный боевой клич.
— Вижу движение! — доложил Леонат. Он открыл огонь из спонсонных болтеров, попав в какую-то темную кошмарную тварь. Она только вздрогнула, когда в нее попал десяток болтерных снарядов.
— Кости Терры! — выругался Леонат, сильнее нажав на гашетки, словно это должно было заставить тварь умереть. Болтерные снаряды просто исчезли в ее плоти. Только когда Хувар поразил ее выстрелом из лазерной пушки, ужасное существо рухнуло и затихло.
— Что, во имя Императора, это было? — спросил атраксианец.
— Не знаю, но их там еще несколько снаружи, — ответил Эппералиант.
— Противник внутри танка! — вдруг закричал Ганлик.
— Тени! — воскликнул Шоум. — Я говорил вам, они приходят из теней!
— Один внутри танка, — сказал Банник. — Включить освещение. Все, и внутри и снаружи.
— Да, сэр, — ответил Эппералиант, включая тусклое внутреннее освещение «Гибельного Клинка» на максимум. Снаружи включились все фары и прожекторы. Когда в лучи света попадали твари из тьмы, они выли и отпрыгивали в сторону.
Банник, выхватив лазерный пистолет, поспешил вниз по трапу на звуки борьбы, протолкнувшись мимо окаменевшего второго наводчика, который указал на снарядный погреб.
Подняв пистолет, Банник распахнул дверь. Голлф сражался с чудовищем из кошмаров, какой-то демонической тварью с угольно-черной кожей. В снарядном погребе было страшно холодно, по переборкам стекали капли сконденсировавшейся влаги. Банник заколебался; он не мог выстрелить в монстра, не задев дикаря.
Голлф оказался настоящим открытием. Он ловко крутился вокруг твари, используя тесное пространство снарядного погреба к своему преимуществу. Существо атаковало малорослого дикаря кривым клинком, но Голлф увернулся, и клинок застрял в снарядном стеллаже. Голлф выкрикнул тот самый пронзительный боевой клич, который Банник слышал на командной палубе, и, держа штык двумя руками, как меч, всадил его в грудь твари. Дьявольский призрак откинул назад голову, испустив ужасное шипение, когда Голлф провернул штык в ране.
Банник открыл огонь. Лазерные лучи вонзились в тварь, в воздухе раздался треск. Существо взвыло, рухнув на колени.
Голлф шагнул назад, от его дыхания в воздухе шел пар. Он уронил штык, прижав к груди руки, обожженные холодом.
Банник вошел в снарядный погреб. Тварь словно растворилась, тени как будто прятались еще глубже, пока не осталось лишь отвратительное одеяние из человечьей кожи и кривой нож.
— Эппералиант, как обстановка?
— Противник исчез так же быстро, как появился. Думаю, это все.
Банник спрятал пистолет в кобуру и взял дикаря за руки. Руки были синими от холода и почернели там, где прикасались к металлу штыка.
— Надо обработать, — сказал Банник.
Маленький дикарь удивленно посмотрел на него, дрожа от холода.
— Тебе больно. Больно от холода.
Голлф кивнул.
— Да, больно. Холод жжет.
Банник заглянул в аптечку на переборке. Нанеся мазь на ожоги, он дал Голлфу дозу обезболивающего и перевязал ему руки.
— Ты хорошо сражался.
— Я сражаться. Я воин. На родине я быть великий воин. Я… — дикарь замолчал, подыскивая слово. Пробормотав что-то на своем щебечущем языке, он сказал: — Я защитник деревни. Чемпион.
Банник посмотрел ему в глаза.
— Тогда почему ты позволил Васкигену бить тебя?
Голлф опустил взгляд.
— Он не враг. Не по Закону. Только старейшина разрешить. Здесь нет старейшин.
— Второй заряжающий Голлф, слушай меня. Здесь, на борту этого танка я старейшина. Я здесь командую. Понятно?
Голлф прищурился, задумавшись.
— Но ты не старейшина.
— Здесь я старейшина.
Голлф наморщил лицо.
— Да, — сказал он настороженно.
— И я говорю — никогда больше не позволяй Васкигену ударить тебя снова. Да, он не враг, но если он будет бить тебя, ты можешь остановить его. Я сказал ему не бить тебя, и если он меня не послушает, пусть отвечает за последствия. Ты меня понял?
Лицо Голлфа дернулось. Он почти улыбнулся.
— Да.
— Хорошо, — Банник повернулся, чтобы уйти, но тут ему пришла в голову еще одна мысль.
— Но ты ни в коем случае не должен убивать его. Ты понял? И ты должен выполнять его указания. Ты должен учиться, Голлф.
Голлф теперь по-настоящему улыбнулся и неуклюже отсалютовал.
— О, я не убивать. Не убивать его, сэр. Я хорошо учиться. Голлф не дурак.
Банник отсалютовал в ответ.
— Надеюсь, что так.
Возможно, все-таки удастся сделать настоящий экипаж из этой странной разношерстной шайки. Поднявшись обратно на командную палубу, Банник прикоснулся к амулетам и тихо произнес благодарственную молитву. Ханник был прав. В конце концов, Император и Омниссия лучше знают, что им нужно.
Наконец наступил рассвет. С первыми лучами солнца стала доступна и вокс-связь. Банник приказал выводить танк из укрытия и провести перекличку. Выживших оказалось куда меньше, чем погибших.
Банник пошел проведать Меггена, который очнулся и был очень бледен, но больше не кричал.
— Худшее уже позади, Мегген.
