— Это плохо? — смущенно улыбнулся Эстерсон.
— Нет.
— Связались с консульством?
— Да — не то к счастью, не то к сожалению. Вы никогда не догадаетесь, кто к нам пожаловал.
— Уже догадался. Это Клон.
— Откуда вы знаете?!
— Вы, кажется, все никак не привыкнете, что я настоящий космический конструктор. Я узнал в этих грохочущих ящиках у нас над головой плод многолетних мучений моих конкордианских коллег. Так что же пишет консульство?
— Да вот, полюбуйтесь.
Эстерсон принял бумагу, оказавшуюся на ощупь холодной и скользкой, как рыба.
Сообщение было отпечатано на семи стандартных языках Объединенных Наций. Чтобы не возиться со сканером «Сигурда» (который капризничал после купаний под здешними дождями), Эстерсон отыскал между китайским и хинди вариант текста на немецком и с горем пополам прочел:
Статус: публичный
Отправитель: консул Вильгельм Стабборн, колония Вайсберг
ВСЕМ, КОГО ЭТО КАСАЕТСЯ
В соответствии с Договором о Совместном Укреплении Обороны от 4 ноября 2621 года вооруженным силам Конкордии разрешено создать маневренную базу флота на планете Фелиция (пп. 7 и 9.4 Договора).
При этом статус Фелиции как демилитаризованной зоны сохраняется повсеместно, за исключением акватории залива Бабушкин Башмак и ста двадцати кв. км прилежащей к нему суши (см. карту в Приложении 4 Договора).
Соблюдение интересов граждан Объединенных Наций и разумного местного населения Фелиции гарантировано повсеместно на территории демилитаризованной зоны (п. 11.2 Договора).
Прошу отнестись к конкордианским военнослужащим как к союзникам, призванным защитить наши совместные интересы в данном секторе Галактики и обеспечить оборону Сферы Великорасы в случае агрессивных действий вероятных противников.
— Слава тебе, господи, — облегченно вздохнул Эстерсон. — А я уж грешным делом подумал: война.
— Я тоже, — мрачно сказала Полина.
— Ну так радоваться надо!
— Радоваться нечему. То есть спасибо, конечно, что не война. Но в том, что у нас под боком будет хозяйничать военщина я ничего хорошего не вижу.
— Как-нибудь образуется. Клоны — народ дисциплинированный. И о моей скромной персоне они не знают ровным счетом ничего компрометирующего. Признаться, для меня было бы куда хуже, если б здесь решил строить базу наш родной флот.
— О себе вы никогда не забудете подумать, — сказала Полина с горечью в голосе. — А о сирхах, которые живут на холмах над заливом? Об океанских городах моих подопечных? Вообще, Фелицию вам не жалко?
Эстерсон покраснел.
— Извините, Полина… Вы правы. Я привык рассуждать, как форменная свинья. Меня не учили другому, понимаете? Но я стараюсь научиться.
— Видно, плохо стараетесь… Впрочем, и вы меня тоже извините. Мне, наверное, не понять, что это такое — все время жить в страхе перед своими бывшими работодателями.
— Eto nemnozhko hrenovo, — сказал Эстерсон по-русски. Полина не сдержала улыбки.
Они помолчали.
— Ну что, пошли ужинать? — предложил конструктор.
— Пойдемте. Кстати, Роло, вы не могли бы лечь сегодня со мной?
— Простите?..
— Я поставлю вам раскладушку в гостиной. Там вполне просторно. Мне будет спокойнее, если мы будем спать под одной крышей.
— Вы боитесь?
Полина немного помедлила с ответом, потом нарочито твердо ответила:
— За вас. Начинается местная солнечная зима. Я не хочу, чтобы вы простудились.
Было тепло и безветренно. Маленькая ложь Полины растрогала Эстерсона. Но конструктор не нашелся, как выразить ту сложную гамму чувств — благодарность, нежность, дружескую иронию, — которую вызвала в нем эта русская женщина, хотевшая во всем казаться сильной и независимой амазонкой.
Издалека донесся нарастающий гул.
Не было смысла комментировать друг для друга очевидное: флуггеры высадили рекогносцировочный отряд и возвращаются на орбиту за подкреплением.
До залива Бабушкин Башмак, где клоны, если верить дипломатическим витийствам, взялись крепить оборону Великорасы, по прямой было семнадцать километров.
По мнению Эстерсона — достаточно далеко, чтобы не обращать на новых соседей ни малейшего внимания.
По мнению Полины — достаточно близко, чтобы новые соседи рано или поздно сунули свой длинный нос в их дела.
Вывод, который сделала Полина, был по-женски парадоксален: надо устроить генеральную уборку и заготовить вдоволь деликатесов. Ведь в любой момент можно ждать гостей! И какими бы ни были их намерения, добрыми или злыми, как бы она сама ни относилась к клонам — плохо или очень плохо, — долг хозяйки обязывал.
Теперь у них с Эстерсоном прибавилось работы. Надо было наконец-то вычистить авгиевы конюшни заброшенных бассейнов, подновить все дорожки и клумбы, убрать песчаные заносы вдоль обращенной к океану части забора…
Чем они и занимались — почти не разговаривая, перебрасываясь в иной день лишь десятком-другим фраз.
Флуггеры сновали туда-сюда круглые сутки. Правда, они изменили посадочный маршрут и заходили на Бабушкин Башмак с востока. Поэтому об их полетах можно было судить только по блужданию неприметных звездочек над горизонтом.
Зато спустя несколько дней появились вертолеты. Одна пара проходила над океаном мимо биостанции ровно в восемь десять утра по местному времени и возвращалась спустя час. Второй патруль летал вечером, перед заходом солнца.
Один вертолет всегда тащил под брюхом огромную раму металлоискателя. Другой — буксировал по волнам длинный оранжевый банан на подводных крыльях. Эстерсон предполагал, что это контейнер комплексной разведки.
Как всегда, конструктор не ошибался.
Теперь уже Эстерсон не считал, что расстояние в семнадцать километров — такой уж огромный буфер между биостанцией и клонами.
Четыре дня кряду он, заслышав рокот вертолетов, спешил укрыться где-нибудь под крышей или под пологом леса. От греха подальше. Клоны, конечно, никак не связаны с «Дитерхази и Родригес», а все-таки лишняя предосторожность не повредит.
Но на утро пятого дня произошло вот что.
Эстерсон, помахивая пульверизатором с серебряной краской собственного изготовления, подновлял российского орла у входа на биостанцию. Для этого ему пришлось забраться на последнюю ступеньку стремянки. А поскольку стремянка угрожающе покачивалась, склонный к перестраховке конструктор привязал и ее, и себя к арке над калиткой при помощи нейлоновой веревки.
Эстерсон так заработался, что позабыл о времени. Океан в тот день штормило. Когда конструктор наконец расслышал, что в ворчание волн вплелись новые звуки, было уже поздно: вертолеты показались из-за мыса.
