Нейтрино являются самыми проникающими из всех элементарных частиц. Все нейтрино, а в особенности низкоэнергетические, способны так же легко пронизывать галактические просторы, как и любые материальные тела, планеты, звезды, потому что материя для них несравненно более прозрачна, чем стекло для света. Строго говоря, опыты Ромни не должны были дать ничего примечательного. Но произошло иначе.
В камерах, размещенных на глубине сорока метров (для опытов с нейтрино это ничтожная глубина), были установлены слоноподобные усилители, подключенные к преобразователям. Все более концентрирующийся нейтринный лучик, выходя из металлического стержня толщиной в карандаш, попадал в различные жидкости, газы, твердые тела, которые устанавливали на его пути.
Первая серия экспериментов, в которых различные вещества облучались естественным излучением звезд, не дала, как и предвиделось, никаких интересных результатов. Зато нейтринный лучик, который являлся носителем Послания, обнаружил поразительную особенность. Из двух групп высокомолекулярных растворов та, которая подверглась облучению, оказалась химически более устойчивой. Подчеркиваю, что обычный нейтринный «шум» такого воздействия не оказывал. Так действовал только поток, модулированный информацией. Словно бы нейтрино этого потока вступали в какие-то — неуловимые и непонятные для нас — взаимодействия с молекулами коллоида и делали его нечувствительным к воздействию факторов, которые обычно вызывают распад больших молекул и разрывы химических связей. Это нейтринное излучение будто «покровительствовало» большим молекулам специального типа, оно словно содействовало тому, чтобы в водном растворе, достаточно насыщенном специфическими компонентами, начинали возникать те атомные конфигурации, которые образуют химический костяк живой материи.
Нейтринный поток, в виде которого приходило к нам Послание, был слишком разреженным, чтобы удалось непосредственно на нем обнаружить этот эффект. Только многосотмиллионная концентрация потока позволила увидеть этот результат в растворах, облучавшихся целыми неделями. Но отсюда следовал вывод, что и без усиления поток обладает той же «благожелательной к жизни» особенностью, только проявляется она в промежутках времени, исчисляемых не неделями, а сотнями тысяч или, вернее, миллионами лет. Уже в доисторическом прошлом этот всепроникающий дождь увеличивал, хоть и в ничтожной мере, шансы возникновения жизни в океанах, потому что он как бы окружал невидимым панцирем определенные типы макромолекул, чтобы они могли противостоять хаотической бомбардировке броуновских движений. Звездный сигнал сам по себе не создавал живую материю, он только помогал ей на самом раннем, элементарнейшем этапе ее развития, затрудняя распад того, что однажды уже соединилось.
Эффект Ромни-Мёллера представлял собой одно из крупнейших наших достижений и вместе с тем — как это обычно происходило в Проекте — одну из тех специфических загадок, которые доставили исследователям немало бессонных ночей. Гипотезы, хлынувшие из этой скважины, ничуть не уступали по количеству тем, что, как лозы, оплели Лягушачью Икру. Но существует ли связь между этой «ядерной слизью» и «биофильностью» нейтринного сигнала, и если да, то каково значение этой связи, — вот в чем был вопрос!
Инициаторами моего вовлечения в Проект были Бэлойн, Бир и Протеро. В первые же недели я понял, что задание, которое передо мной вначале поставили и которое увенчалось предвиденным успехом, не было главной причиной для моей кооптации в Научный Совет. Специалистов, и притом самых лучших, Проект имел вдоволь; загвоздка была в том, что не имелось необходимых специалистов, ибо таковые вообще не существовали. Я так много раз изменял своей чистой математике, переходя от одной науки к другой в огромном диапазоне от космогонии до этологии, что не только успел вкусить от различнейших источников знания, но, главное, в ходе все новых и новых перемещений успел привыкнуть к роли иконоборца.
Я приходил извне, я не был всей душой привязан к святым законам и канонизированным обычаям той области, в которую вступал, и мне легче было подвергнуть сомнению то, на что у старожилов в этой области рука не поднималась. Вот почему мне чаще доводилось разрушать установленный порядок — плод чьих-то долгих, самоотверженных трудов, — чем создавать нечто новое. Именно такой человек нужен был сейчас руководителям Проекта. Большинство сотрудников (особенно естествоиспытателей) готово было продолжать работу по-прежнему; их не очень-то заботило, получится ли из всех этих работ монолитное целое, которое будет соответствовать тому информационному чудищу, что явилось к нам со звезд, породило массу всесторонне интересных проблем и создало реальные шансы крупных открытий.
Но в то же время верхушка Проекта, пресловутая «большая четверка», начинала — может, не совсем еще ясно — понимать, что дело уже попахивает таким изучением деревьев, за которым теряется картина леса; что хорошо отлаженный и вполне исправно работающий механизм ежедневной систематической деятельности может поглотить сам Проект, растворить его в море разрозненных фактов и второстепенных данных — и будут потеряны шансы постичь происшедшее. Земля получила сигнал со звезд, известие, столь насыщенное содержанием, что извлеченными из него крохами могли питаться на протяжении многих лет целые научные коллективы, но в то же время само известие расплывалось в тумане, заслонялось бесчисленным множеством мелких успехов, и загадочность его все меньше дразнила воображение. Может, тут действовали защитные механизмы психики, а может, навыки людей, приученных искать закономерности явлений, а не спрашивать, чем обусловлено появление именно этих, а не иных закономерностей.
На такие вопросы обычно отвечали философы, а не естествоиспытатели, поскольку последние не покушаются разгадывать мотивы, кроющиеся за сотворением мира. Но в данном случае все обстояло совершенно иначе: именно отгадывание мотивов, то есть занятие, дискредитированное всей историей эмпирических наук, оказывалось последней возможностью, еще сулившей надежды на победу. Разумеется, методология по-прежнему отвергала всякие поиски человекоподобных мотивов в свойствах атомов или молекул; но сходство Отправителей сигнала с его получателями — какое-то, пусть даже отдаленное сходство — было уже не просто утешительной выдумкой. Это была гипотеза, на острие которой колебалась судьба всего Проекта. И я с самого начала был убежден, что если такое сходство полностью отсутствует, то расшифровать Послание не удастся.
