В чувство его привел Михалыч. Взял в напарники и «натаскал» на новую аппаратуру, которая появилась, пока Петька «сидел в верхах».
Сейчас они вдвоем кончали проверку тормозной установки перед запуском.
— Как отсекатели? — спросил Редькин.
— А что отсекатели? — в свою очередь, спросил Петька.
— Смотрели?
— Все смотрели.
— До обеда пустим?
— Не торопись, — сказал Михалыч. — К обеду отладим все, а тогда и пустим...
— Мы, как слоны: два часа — бросаем бревна, обед! — вставился Петька.
— Ты уж помолчи, «слон», — едко сказал Михалыч.
— А может, до обеда? А то завтра Егоров отнимет стенд... — не унимался Игорь.
— Погуляй, — ласково сказал Михалыч, — не мешай работать...
Игорь понял: Михалыч до обеда ТДУ не пустит, — и вышел из бокса...
Михалыч не упрямился. Он видел за свою жизнь сотни ракетных движков и знал их нравы лучше другого инженера. Тормозная двигательная установка Редькина и Маевского ему нравилась. Она была красива той неповторимой, понятной далеко не каждому красотой машины, которая идет не от внешнего вида, а от внутренней гармонии и совершенства. Михалыч чувствовал, что она стоит на границе возможного сегодня, чувствовал ее необычность. Поэтому он и не торопился. Если этот двигатель погорит, ему будет его жаль, хотя он чувствовал по многим мелким признакам, что на «Марс» он, конечно, не пойдет...
— Вот как ты думаешь, Петро, — спрашивает Михалыч, подтягивая ключом соединение одного из клапанов, — есть разумная жизнь на Марсе?
— Это знать, бесспорно, интересно, — глубокомысленно говорит Петька, — но еще интереснее: если есть, то лучше или хуже, чем у нас?
После обеда на испытательном стенде, где должны запустить ТДУ Редькина и Маевского, стало оживленно и празднично. Пришли Кудесник и Ширшов. Кудесник, хоть и начальник, ни во что не вмешивается, считая, что хозяйничать сейчас ему глупо.
Все готово. Михалыч включил сирену. Два протяжных воя: в бокс входа нет.
— Бах просил позвонить, — тихо говорит Редькин Маевскому.
— Если просил, надо звонить, — лениво отвечает Юрка.
— Позвони ты, — говорит Игорь.
Маевский звонит, но, оказывается, Бахрушин у Главного.
— Ждать не будем, — говорит Редькин. — И так уже времени много. Насмотрится еще. Давайте начинать.
Вспыхивают лампы, освещающие приборную стенку.
— Юрка, поснимаешь? — спрашивает Игорь.
— Давай. — Маевский берет в руку маленькую деревянную ручку, похожую на ручку от детской скакалки, с маленькой кнопкой на конце. От ручки тянется провод к фотоаппарату. Нажал кнопку — снимок. Дело, впрочем, не простое: нажмешь чуть раньше, установка не вышла на режим, стрелки шевелятся, снимок смазанный. Задержишься — прогоняешь зря установку, не успеешь все отснять.
Петька Сокол лезет в шкафчик с красным крестом на дверце, достает пук ваты, раздает всем по щепотке. Затыкают уши. Потом Петька, Михалыч и Юрка надевают шлемы и пристегивают ларингофоны. Маевскому шлем очень к лицу. Он похож на знаменитого аса. Игорь шлем не надевает, просто затыкает уши ватой. Он знает, что ларингофоны — «для колорита»: они давным-давно испорчены. Поэтому команды надо отдавать руками. Команду на запуск он дает еще в тишине. А дальше все и без команд знают, что надо делать. Если вдруг потребуется остановить установку, он поднимет над головой скрещенные руки. Вот и все. Только уши намнешь этим шлемом...
Все расходятся по местам. Кудесник и Ширшов как гости — к приборной стенке. Ширшов думает о том, что всякое может случиться. Вдруг ТДУ действительно поставят на «Марс», и тогда очень важно, не запорет ли она систему стабилизации, над которой ему пришлось попотеть, не водит ли ее вправо-влево и еще бог знает как и куда. Он смотрит на циферблаты динамометров подвески. Кудесник знает, что тревоги Ширшова — это «тревоги второго порядка». Важна тяга! Господи! Если бы их тяга была хоть немного больше, чем у Егорова! Ведь расходы компонентов у них меньше. Тогда все. Тогда победа. Тогда Егоров погорел.
Редькин стоит у пульта, Маевский поодаль, ближе к фотоаппарату. Михалыч — за главным пультом. Петька в углу, у другого щита, присматривает за насосами.
— Сигналь, Михалыч, — тихо говорит Игорь.
Три надсадных, за душу берущих вопля сирены предупреждают: сейчас запуск. Игорь облизал губы. Юрка оглянулся на Игоря. Борис и Сергей не отрывают глаз от приборной стенки.
— Пуск, — громко, но совсем спокойно говорит Редькин.
Все услышали тихий сухой щелчок — это открылись главные клапаны, и в тот же миг налетел страшный, нарастающий с каждым мгновением грохот. Звук этот трудно описать. Он не имеет ничего общего с ревом турбореактивных самолетов. Там рев. Он совершенно не похож на яростные, с присвистом удары гигантских молотов. Там удары. Это и не разламывающийся на разные тона раскат фугасного взрыва и не гром июльской грозы. Нашего акустического словаря не хватает. Это просто Звук, ровное, неимоверной силы ликующее: «А-а-а!».
Разом, словно в испуге, прыгнули стрелки приборной стенки. Игорь увидел в окошко, как, накаляя докрасна края люка в полу бокса, росла голубоватая, прозрачная, ярко освещающая все вокруг колонна раскаленных газов. Он не смотрел сейчас на приборы, весь отдавшись этой незабываемой, ни с чем не сравнимой, всегда глубоко волнующей его картине укрощенного металлом непрекращающегося взрыва — так работает ракетный двигатель. Не видя секундомера, он знал: надо останавливать — и поднял скрещенные руки. Бесцветное пламя втянулось в сопло. Свист, потом шипение, потом тишина. Только услышав Звук, понимаешь, какой бывает тишина.
Кудесник радостно обернулся.
— Братцы! Ведь, ей-богу, неплохо! А ну, повторим...
Повторили.
И еще раз повторили.
— Перекур пять минут! — скомандовал Маевский, расстегивая шлем.
— Подожди, давай еще, — возразил Редькин, — с медленной остановкой.
— Перекурим и попробуем, — сказал Михалыч. — Времени еще только три часа.
На стенде курить нельзя. Все вышли. Остался только Кудесник с Редькиным.
— Игорек! Хорошо! — Удивительно радостная физиономия у Кудесника.
Редькин грызет заусеницы.
— Еще, еще надо... Боря! А как работает! А?! Хоть на мотоцикл ставь! Курить ушли, сукины дети!
— Ладно, я пойду, может, уже шеф вернулся...
— Скажи им там... Нашли время курить!
На весеннем солнышке у входа на стенд, сидя вокруг врытой в землю железной бочки с окурками, курят Юрка, Петька и Михалыч. Юрка — «Новость», Петька — «Ароматные», Михалыч — «Прибой».
— Читал я в «Комсомолке», — говорит Михалыч, ни к кому не обращаясь, — в Англии научились прямо из травы молоко гнать. Без посредства коровы. Молоко как молоко, запах только немного...
