котором очутился. Это была комната без окон с умиротворяюще зелеными стенами.
Вдоль одной из них был установлен целый ряд каких-то мигающих агрегатов, которые двоились и странно наслаивались друг на друга. В груди возникло какое-то странное ощущение, и вдруг все пропало, словно кто-то щелкнул выключателем.
Очнулся я в той же комнате и в той же самой койке. На этот раз вокруг царил полумрак. В воздухе стоял запах лекарств и каких-то химических реактивов, которыми дезинфицируют больничные палаты. Слева высилась капельница. Я пошевелил ногами и руками. В левом боку снова появилось ноющее чувство. Только тут я понял, что умудрился словить ту самую пулю, что предназначалась тому пожилому джентльмену с растрепанной бородой.
Свет в палате вдруг стал чуть ярче и в нее бодрым шагом вошел мужчина в белом халате. От него я и узнал, что уже пятый день лежу в реанимационном блоке станции неоканнибалов, приходя в себя после операции по удалению пули, а вместе с ней и большей части поврежденной поджелудочной железы. Стыдно признаться, но перспектива провести оставшуюся жизнь, питаясь одними кашами и пресными пюре, поразила меня настолько, что я даже не поинтересовался, что было дальше в диспетчерской и жив ли капитан нашего лайнера…
На Юпитер-Ноль мы прибыли с опозданием на неделю. Впрочем, изначально предполагалось, что у меня будет время на то, чтобы прийти в себя после перелета, ознакомиться с местными достопримечательностями и полюбоваться видами Юпитера, а потому я как раз поспел к началу церемонии Академии кулинарного искусства юпитерианских орбитальных станций. И получил – за самый оригинальный рецепт – ту самую Золотую картофелину, о которой так мечтал. Директор второго орбитального канала, мечтавший о ней даже больше, на радостях дал мне месяц творческого отпуска. Впрочем, ничего иного ему и не оставалось – об аварии на «Уинстоне Черчилле», которая вывела лайнер из строя как минимум на срок этого моего отпуска, гудели уже все новостные каналы. Через три дня после церемонии награждения на другом, уже закрытом приеме я получил из рук Мехико орден Красной сферы, который на тот момент был высшей боевой наградой наших станций – ведь Звезды Эйса не было еще и в помине. Спустя неделю мне успешно вживили новую поджелудочную железу, а за трое суток до старта отремонтированного скоростного лайнера тот же Мехико вручил мне декрет совета администраторов юпитерианских станций. Этим документом за мной закреплялось право организовать телевизионное вещание на одной из частот, которые до того момента использовались для дублирования технической информации. В случае моего согласия воспользоваться этим правом ко мне в собственность переходило все телевизионное оборудование, что было конфисковано на станции неоканнибалов, а также та часть трансляционных систем Юпитера-ноль, которые обслуживали выделенную мне частоту. Уже следующим утро я сдал билет на «Уинстон Черчилль» и отбил своему бывшему боссу такое яркое видеопослание, какое только сумел сочинить.
Вот собственно, и вся история моего так называемого героического подвига. Ничего сверхъестественного, как видите. Да, Джинни? Ах да, что стало с теми неоканнибалами… Да ничего особенного – вкалывают на орбитах, как и все. Кое-кто даже сражается за нас. Вы поймите, неоканнибалы – это же не те, кто ест собственную печенку или даже точит зуб на «язык» великого оперного певца. Настоящие неоканнибалы – это те, кто, прикрываясь так называемыми «интересами большинства», гонятся за собственными выгодами или выгодами людей своего круга, жертвуя при этом для приготовления политических блюд не только другими, такими же малыми, но и большими сообществами людей.
Я внимательно вглядываюсь в лица собравшихся полукругом возле меня детей. Младшему из них нет и десяти, а самой старшей едва исполнилось пятнадцать. И ни один из них не плачет, хотя им, выросшим на юпитерианской орбите, наверно даже лучше меня известно, чем могут закончиться эти наши посиделки. Но они спокойно сидят в своих аварийных скафандрах, слушают старого балабола Лэнни и сосредоточенно жмут, что им вздумается, на переносных клавиатурах.
Внезапное нападение Военно-космического флота Земли застало их в гостях на моей новой станции, ретранслирующей наши передачи на родную планету человечества. И хотя наработки, позаимствованные со станции неоканнибалов, позволили нам до сих пор оставаться невидимыми, первый же залп земного флагмана смел наше основное защитное поле, сделав легкой добычей для любых, необязательно сотворенных людским промыслом, высокозаряженных частиц. Слава Эйсу, у нас есть тут чем заняться – хаотичные сигналы с клавиатур уже полтора часа забивают частоты земного флота.
Впрочем, если быть точным, Колинер, самый шумный и непоседливый парнишка из всей этой компании, выбивает что-то упорядоченное – он в пять минут придумал какой-то хитрый и непонятный никому из нас алгоритм, благодаря которому местный сервер заглушил все сигналы, исходящие с земного флагмана. Так что нам некогда предаваться мрачным размышлениям о радиационных поясах и сверхжестком космическом излучении. И слава Эйсу, у нас всех есть крохотная надежда. Впрочем, почему крохотная?
Я восторженно ору и запускаю своей клавиатурой в дальнюю стену телестудии. Станция вздрагивает – не от этого удара, конечно, а от экстренной стыковки с вынырнувшим словно бы из небытия крейсером «Уинстон Черчилль», совсем недавно сошедшим со стапелей, – и по внутренней связи тут же раздается деловитый голос Энтони Кальдерони, все так же первого помощника капитана:
– Лэнни, как там дети?
– Все в порядке, Энтони! Ждут не дождутся, когда легендарный и жутко засекреченный эдмин Эйс Вигхем лично расскажет им о своих подвигах!
Я отщелкиваю шлем и хитро подмигиваю ошарашенному Колинеру, от удивления сбившемуся со своего сложного ритма. Но это уже неважно: на тактическом экране – он включился автоматически после стыковки – хорошо видно, что ударная полусфера земного флота полностью выведена из строя. А символ первого ударного крейсера горит зеленым – стало быть, наша призовая команда уже перехватила управление и сейчас спешно готовит парализованный экипаж к отправке на санитарную баржу. Впереди у бедолаг как минимум лет десять пребывания в коме – слишком уж большую мощность приходится задействовать, чтобы быть уверенными в исходе космического, а не внутристанционного боя при использовании парализаторов Цвейвассера. Конечно, содержание каждого тяжелопарализованного обходится крайне дорого, так что боссы земных орбит вряд ли обрадуются санитарным транспортам, битком набитым экипажами захваченных нами боевых кораблей. Но хотел бы я посмотреть на того, кто попытается объявить их погибшими!
До детей, утомленных сотворением хаоса на традиционных частотах, наконец, окончательно дошел смысл моих слов. Одни принимаются переспрашивать меня по внутренней связи, другие срывают с головы шлемы и подскакивают с теми же вопросами уже напрямую, без всяких микрофонов-наушников. Радостный гомон в
