Позывные, правда, сохранились. Братья по разуму использовали вместо раций гравимодуляторы, ничем себя не проявляющие в радиодиапазоне и, соответственно, не засекаемые средствами технической разведки Великорасы. Хитрая машинерия формировала гравитационные колебания, которые улавливались чуткими приемниками, наподобие наших детекторов масс, только сложнее на порядки порядков. Как всё это устроено понять было невозможно в принципе – натуральная НВТ, невоспроизводимая технология!
Куда подевались вертикальные кили, в просторечье "хвосты", и как летучие раки без них обходились? Замечательно обходились. Повороты креном, а плоскостные маневры по горизонту – на доле маневровых дюз, даже в атмосфере.
Устройство дюз ураганное! Как и мы, чоруги применяли поворотные сопла. Только у нас (от Хосрова до Москвы) они набирались из хризолиновых лепестков, а у них были монолитными. Из некоего "конвульсирующего полиметалла" на основе всё того же хризолина, который умел изгибаться в нужную сторону под воздействием направленного электроразряда.
В результате тяжеленная машина, раза в полтора против "Хагена", умела вертеться так, что казалось, будто можно облететь столб по кругу на второй космической.
Но это, конечно, иллюзия, вызванная несоразмерностью объемов и массы с маневренными показателями, которые все-таки были похуже, чем у "Горыныча" – законов физики-то никто не отменял! Инерция, друзья – такая упрямая штука! Если есть реактивный движитель и кусок металла в несколько сотен тонн, то после определенного порога увеличение тяговооруженности не коррелирует напрямую с улучшением маневра, какие ты технические хитрости не выдумывай. Только пресловутый "вычитатель массы" что-то мог с этим поделать, но реализовать его в габаритах планетолета чоруги не умели – как и мы.
А еще специалисты пророчили нашим планетолетам какую-то нереальную живучесть.
Мол, есть у чоругов в комплекте целый выводок ремонтных роботов: от наноботов до вполне заметных глазу полимерных паучков, которые буквально на глазах чинят полученные повреждения. Не знаю (точнее, не знал), насколько они эффективны (верилось с трудом), но пару паучков, бежавших куда-то по моему флуггеру с непонятными целями, я видел.
В общем, через два дня даже Сантуш, расстроенный, как рояль, был готов влюбиться в чоругский планетолет. От публичного проявления чувств его удерживало только ослиное упрямство.
Летали сурово. Очень помногу.
И секретность вокруг сразу сделалась такая!.. Аж земля тряслась!
Сыскались и помещения, и мощности, ранее задействованные на обслуживание местных штатных эскадрилий. Когда тягачи выкатывали наши машины на ВПП, там не было никого. То есть вообще – кроме сотрудников Склада 5. Вы ведь понимаете, что эскадрилья, даже вот такая половинчатая – это огромный организм, который обслуживают самые разные люди в изрядном количестве?
Не знаю, где Иванов набрал столько надежных товарищей и насколько они были надежны, но ведь набрал! Представляю, какие неприятные бумажки им приходилось подписывать едва не каждый день!
Режим! Секретности! Альфа! Красный! Код!
Это в переводе на человеческий язык означает, что даже члены Совета Директоров не имели права знать о нас и вмешиваться в наши дела. Точнее так: только они и имели. Но не все и не всегда.
Как намекнул Иванов в ответ на прямой вопрос из уст Ревенко:
– Директора меняются, а интересы России неизменны.
Как хочешь, так и понимай.
Конечно, Директору Культуры товарищу Киму вряд ли рассказали о такой интересной структуре в составе ГАБ, как ЭОН – зачем ему? А кому рассказали?
Мы шестеро никаких бумажек не подписывали. В самом деле, мы же покойники! Чья подпись, скажите на милость, должна красоваться под обязательством о неразглашении? Нас контролировала иная гарантия – бомба, имплантированная между первым и вторым шейными позвонками.
Моментально возник еще один вопрос: кто стоит над высшим органом власти в России? Кто имеет такие полномочия? "Оживить" шестерых мертвецов (а может, и не шестерых), поставить их в строй вне и над законом? Да еще и суровый бюджет в виде полновесных терро и амортизации огромной матчасти под это дело совершенно секретно заполучить... Поневоле всплывали в памяти строки из незабвенных "Скрижалей Праведных" пера Иеремии Блада.
Впрочем, над подобными проблемами я тогда не задумывался. Точнее задумывался, но на самом дне мозга, при помощи самого краешка мыслительного аппарата. И не только потому что ответы на подобные вопросы попадают в категорию "меньше знаешь, крепче спишь".
Времени не оставалось, времени и сил.
Но реяла над мелкими непонятностями большая и главная: за кем, за кем мы будем шпионить? Против кого создали ЭОН – жуткую, если вдуматься, штуку?
От всех этих вопросов, на которые не было ответов, рождался страх. Что будет, люди?! Что всех нас ждет?!
Через два дня тренировок поступил приказ о перебазировании на "Дзуйхо". Начиналась фактическая работа.
Шесть чоругских машин замерли в ангаре авианосца.
Рядом замер штабной "Кирасир", который товарищ Иванов любил использовать в качестве космического лимузина.
А вот, кстати, и он.
В вечернем освещении ангара – одна работающая панель через три – наш начальник выглядел каким-то домашним, почти дряхлым. Он подошел, поговорил с каждым о необязательных пустяках.
Последним командир общался с Сантушем, а я все слышал, потому что стоял неподалеку и заполнял летный формуляр, подсунутый мне техником.
– Ну как, амиго, отказываетесь от вылетов? Не понравилась машина?
– Смеетесь, товарищ начальник?! Машина – зверь!
– Значит, я вас не обманул?
– Не обманули.
– Скажите честно, почему у вас тогда такой похоронный вид? Неужто такое впечатление от чоругской техники?
Комачо вздохнул, присел на посадочные салазки, едва не стукнувшись затылком о непривычно низкое брюхо флуггера.
– Как вам сказать... Машина-то отличная... Лучше ничего не видел.
– Да бросьте темнить, Сантуш! Я же не слепой, вижу – у вас на душе кошки скребут. В чем дело?
– Вы, товарищ Иванов – разведчик, а я – пилот, существо суеверное, вам меня не понять.
– А вы попробуйте. Простите, конечно, что я навязываюсь, но мне, может статься, вас в бой отправлять. Моя ответственность.
– Ладно, чего уж там... Просто я чувствую... как вам сказать, черт... Машина прекрасная, но я знаю: это моя последняя машина.
Я накрыл рукой рамочный планшет с формуляром и обернулся на голос. И только тогда заметил, что в густой, смоляной щетине моего друга щедро рассыпана первая седина.
