В хлорном отделении мимо Конвея на своих колючих, мембрановидных отростках с шорохом прополз выздоравливающий илленсанин ПВСЖ, и Конвею вдруг отчаянно захотелось заговорить с ним — о чем угодно. Но он заставил себя пройти мимо.
Защитный скафандр для пребывания в метановой палате существ типа ДБДГ, был чем-то вроде этакого небольшого самодвижущегося танка. Изнутри в нем были установлены обогреватели, чтобы врач не замерз до смерти, а снаружи — охладители, чтобы излучаемое тепло не изжарило бедных пациентов; ведь для них даже ничтожнейшие дозы радиации или хотя бы светового излучения были смертельными. Конвей, например, понятия не имел, по какому принципу действует сканирующее устройство, которым он пользовался для обследования пациентов — это знали разве что помешанные на технике типы с нашивками инженеров, — но он был убежден, что устройство это работает не с помощью инфракрасных лучей — они были слишком горячими для его пациентов.
В процессе работы Конвей добавлял все больше и больше тепла в скафандр, так что в конце концов пот уже катил с него градом, но ему по-прежнему было очень холодно. Внезапно его охватил страх. Что если он подцепил какую-нибудь болезнь? Снова выбравшись наружу, на свежий воздух, он торопливо поглядел на крохотный циферблат, вшитый в кожу предплечья.
Пульс, дыхание, гормональный обмен — все было в норме, если не считать небольших отклонений, вызванных испугом; в крови тоже не было никаких чужеродных тел. Что же все-таки с ним происходит?
* * *
Конвей поспешил закончить обход. Он снова ощущал смятение. Если его собственное сознание выкидывает такие шутки, необходимо предпринять соответствующие меры. Видимо, это как-то связано с тельфианской мнемограммой. О'Мара говорил об этом, но сейчас Конвей никак не мог припомнить, что именно. Но в комнату мнемозаписи он пойдет прямо сейчас, там О'Мара или нет.
По пути ему встретились два монитора, оба вооруженные. Конвей почувствовал к ним обычную неприязнь, его также немало шокировало, что они разгуливают по Госпиталю с оружием, и в то же время ему захотелось хлопнуть их по плечу или даже крепко обнять: он отчаянно желал, чтобы вблизи были люди, разговаривали, обменивались идеями и впечатлениями, чтобы не чувствовать себя таким до ужаса одиноким. Когда они с ним поравнялись, Конвей даже выдавил смущенное «привет». Впервые в жизни он первым заговорил с монитором.
Один из мониторов слегка улыбнулся, другой кивнул в ответ. Оба, пройдя мимо, удивленно взглянули через плечо: зубы Конвея выбивали отчаянную дробь. Но теперь решение обратиться к психологу почему-то уже не казалось ему таким удачным. Там было холодно и мрачно, а единственным собеседником вполне мог оказаться О'Мара. Конвею же хотелось затеряться в толпе, и чем больше была бы эта толпа, тем лучше. Он вспомнил о столовой неподалеку и свернул к ней. На пересечении коридоров ему попалась на глаза табличка с надписью:
«Диетическая столовая, палаты 52–68,
существа типа ДБДГ, ДБЛФ и ФГЛИ».
Тут он вспомнил, что страшно замерз…
Диетологи были слишком заняты, чтобы обращать внимание на посетителя.
Конвей приглядел хорошо раскалившуюся плиту и улегся на нее, с наслаждением окунувшись в поток ультрафиолетовой антисептической радиации, омывавшей это импровизированное ложе, и совершенно игнорируя запах горелой ткани, издаваемый его легким костюмом. Теперь ему стало теплее, чуточку теплее, но страшное ощущение полнейшего и глубочайшего одиночества по-прежнему не покидало его. Такой одинокий, никем не любимый, никому не нужный… О, лучше бы и вовсе не появляться на свет…
Когда несколько минут спустя, наспех натянув тепловой скафандр какого-то диетолога, к нему подбежал один из встреченных им в коридоре мониторов, которые заинтересовались его странным поведением, тот увидел, что по лицу Конвея катятся крупные, тяжелые слезы…
* * *
— Вы очень везучий и очень глупый юнец, — произнес чей-то хорошо знакомый голос.
Приоткрыв глаза, Конвей обнаружил, что лежит в кресле для стирания мнемограмм, а над ним склонились О'Мара и ещё какой-то монитор. Спина у Конвея напоминала слегка недожаренный бифштекс, а тело жгло, как от сильного солнечного ожога.
Гневно глядя на Конвея, О'Мара снова заговорил:
— Везучий, потому что не обожглись всерьез и не ослепли, а глупый, ибо забыли сообщить мне существеннейшую деталь: что впервые в жизни работаете с мнемограммой…
Эти слова О'Мара произнес чуть виноватым тоном и пояснил, что, скажи ему Конвей об этом, он, О'Мара, подверг бы Конвея гипнообработке, которая позволила бы доктору отличать свои собственные желания от потребностей тельфиан, совладельцев его мозга. О'Мара лишь тогда сообразил, что Конвей в этом деле новичок, когда заполнял его карточку с отпечатками пальцев, и будь он проклят, если ему скажут, что в таком гигантском заведении можно запомнить, кто тут новичок и кто нет. Но в любом случае, если бы Конвей побольше думал о своей работе и поменьше о том, что получает мнемограмму от ненавистного монитора, ничего подобного бы не случилось.
Конвей, как ядовито продолжал О'Мара, оказался самоуверенным фанатиком и даже не пытался скрыть, что чувствует себя оскверненным, если к нему прикасается такой невежа, как монитор. У него, у О'Мары, просто не укладывается в голове, как может придерживаться подобных взглядов человек, у которого достаточно ума, чтобы получить назначение в этот Госпиталь.
Конвей чувствовал, что лицо у него пылает. Как глупо было с его стороны не сказать психологу, что он новичок! О'Маре ничего не стоило обвинить его теперь в пренебрежении личной безопасностью — а в таком многовидовом госпитале это приравнивалось к беспечности по отношению к пациенту, — и тогда Конвея вышвырнут вон.
Второй монитор, который и доставил Конвея сюда, глядел сейчас на него с веселой усмешкой. И с этим Конвею даже труднее было примириться, чем с руганью О'Мары.
— …а если вам все ещё невдомек, что случилось, — устало продолжал О'Мара, — то, да будет вам известно, что вы — конечно по неопытности — допустили, чтобы личность тельфианина, записанная в программе, временно подавила вашу собственную личность. Тельфианская потребность в жесткой радиации, мощном потоке тепла и света и, наконец, в духовном слиянии, необходимом для группового психоединства, стала вашей собственной потребностью — разумеется, выраженной в соответствующих человеческих чувствах. Вы начали воспринимать все окружающее с позиций тельфианина, а тельфианский индивидуум — если он лишен духовных контактов со своей группой — это поистине существо несчастное!
