— Не вижу оснований, — сказал Дмитрий. — Нам сейчас нужно обсуждать не мнение господина Вальдо об императоре, а как господину Вальдо расплатиться по гражданским искам. А Леониду Аркадьевичу надо сказать «спасибо». В любом случае!
— Спасибо! Я уже сказал. Я действительно благодарен. Без него бы и этого не было.
С обедом было покончено, солнце за окном клонилось к вершинам сосен, и мы встали из-за стола.
— Анри, сегодня к семи приходите в мою аудиторию в учебном центре. Нам надо обсудить наши планы. Будет хорошо, если вы заранее их обдумаете.
И он протянул мне руку для рукопожатия.
— До вечера.
— Господин Кастальский, а вас не передергивает каждый раз? — спросил я. — Вы всем убийцам пожимаете руки?
— Только тем, с кем лично знаком, — сказал он. — Нет, не передергивает.
И рукопожатие состоялось.
— Привыкли, господин Кастальский? — поинтересовался я.
— Анри, во-первых, давайте не так официально. В ответ на «господина Кастальского» я буду вынужден называть вас «господин Вальдо», а это, поверьте мне, повредит делу. А, во-вторых, мне очевидно предстоит интересная работа. Вы представляете собой замечательный материал для психолога. Как вам удается так виртуозно сочетать обиду на императора с благодарностью и восхищением им, а презрение к себе с непомерной гордыней?
Ройтман хмыкнул и заулыбался.
— Нарциссизм недолечили, Евгений Львович? — спросил я.
— Не ставили целью долечить, — заметил он. — Так гораздо интереснее.
— Не хотите прочитать господину Кастальскому лекцию по вальдологии? А то он, по-моему, растерялся.
— Ты меня недооцениваешь, Анри, — сказал Ройтман. — Я ему скинул полный учебный курс вместе с твоим делом. Дима его, кажется, еще не изучил досконально, но, видимо, просмотрел. Судя по тому, что не делает явных ляпов.
— Ну, тогда мне остается только смириться и покориться судьбе, — хмыкнул я.
Глава 8
Мы попрощались с Дмитрием, и я отправился на стоянку гравипланов провожать Ройтмана и Артура. До семи еще оставалось часа два.
— Навещай меня иногда, — попросил я сына. — Ну, удачи!
— Тебе она тоже не помешает, отец.
И мы обнялись.
Миниплан принял их и унес в сумеречное небо, а я сел на лавочку, честно намереваясь «обдумать планы». Вся обстановка до боли напоминала такое же прощание в Чистом. Только тогда было лето, и еще не отгорел северный закат.
В сумерках вспыхнули круглые фонари, зажигая искрами подтаявший снег. Пахло хвоей и свежей землей. И думать не хотелось ни о чем. Просто сидеть и смотреть на фонари, снег, пробивающуюся сквозь него первую траву, сосны и темнеющее небо.
Все-таки не четыре стены, не прогулки во дворе, куда не проникает солнце. Все-таки почти свобода. Только решают всякий раз за меня. И что толку от моих планов?
Они давно обдуманы, я бы хотел продолжить то, что начал. Народное собрание, история Тессы, моя северная ботаника. От последней меня, правда, оторвали и вряд ли позволят вернуться. Здесь флора другая: гораздо южнее и почти нет аборигенной. Но с другой стороны не было ли это мое занятие во многом позой?
Стоит ли оканчивать Кириопольский университет? Сомневаюсь. Не перерос ли я его? С другой стороны, системное образование всегда лучше разрозненного. А самоучка — почти всегда дилетант. Так что, наверное, да.
Гражданские иски? Идея расплатиться по искам всегда казалась мне малореалистичной. Половину гонораров с меня вычитают, за полгода после выхода «Истории Тессы» получилось пятьсот тысяч, что, конечно, очень много для писателя. Но для того, чтобы рассчитаться такими темпами мне понадобится две тысячи лет. Я, конечно, надеюсь прожить подольше, но не настолько. Куда реалистичнее расплатиться с ПЦ. Там осталось полтора миллиона. Расплачусь. С ПЦ, но не с гражданскими исками.
От входа на стоянку послышались шаги. Я обернулся. Ко мне приближался парень лет тридцати в черной зимней куртке с мехом и черных брюках. Без шапки. Я, впрочем, тоже. Тепло. Формы здесь нет ни для заключенных, ни для персонала. Так что не угадаешь, кто перед тобой, и надо ли вставать. А надо ли здесь вообще вставать перед сотрудниками? Кастальский не просветил. Судя по рукопожатию, видимо, нет. С другой стороны, почему нет? Долг вежливости.
Я, на всякий случай встал.
— Добрый вечер, — сказал я.
Парень улыбнулся мне.
— Добрый вечер! Я вас раньше не видел. Новенький?
— Сегодня приехал.
— Понятно.
И он протянул мне руку.
— Михаил.
— Очень приятно, — сказал я. — Анри Вальдо.
Он посмотрел на меня внимательнее.
— Тот самый?
— Конечно. Вы психолог, Михаил?
Он рассмеялся.
— Боже упаси!
— Сотрудник?
— Да нет. Такой же, как и вы. Реабилитант.
Я пожал ему руку.
— Вы не торопитесь, Михаил?
— Нет.
— Тогда присядем?
— Хорошо.
И мы сели на лавочку.
— Давно здесь? — спросил я.
— Второй год.
— Солидно. Значит, все знаете.
— Многое. А вам сколько влепили?
— Десять.
— Месяцев?
— Лет.
— Ни хрена себе!
— Строго говоря, девять с половиной. Полгода я провел в ссылке, в деревне Чистое. Насколько я понимаю, это засчитывается. И в ПЦ было девять с половиной.
— У меня ПЦ было два года, — сказал Михаил, — и три года здесь.
— Тоже серьезно. Насколько я помню, заговорщикам, которые чуть не взорвали нас с Хазаровским, дали меньше.
— Значит, жертв было меньше.
Я задумался. Кривин. Телохранитель Нагорного… и ведь все! Еще троих планировали убить, но не смогли.
— Двое, — сказал я.
— Ну, еще бы! И на всю компанию. А у меня пятеро на одного. И у них по убеждению, а я за деньги. Считается, что за деньги хуже.
— А какой был блок?
— «D5».
— Убийство по найму?
— Да, убийство по найму. К тому же мне влепили «криминальную профессию», а, значит, курс реабилитации по максимуму. Но через год можно будет жить в городе, а сюда только прилетать на беседы. Здесь рядом Озерное, пять минут лета.
Я посмотрел на него внимательнее. Прямой нос, темные волосы, короткая стрижка, серые глаза. Высок, широкоплеч. Лицо простое. Этакий парень с рабочей окраины. Не моего круга, конечно, но дураком не выглядит. Видимо из тех, что в молодости ценят только силу и презирают женщин и интеллигентов. А к середине жизни вдруг умнеют и заводят свой маленький бизнес по торговле, ремонту или перевозкам. Иногда даже успешный.
— Михаил, дело в том, что к процедуре моего направления сюда, вообще говоря, можно придраться, — начал я. — Она далеко не безупречна. Меня отправил Хазаровский личным указом. А указы в отношении конкретных людей он может принимать только в ограниченном числе случаев. Награждая, например. Назначая на должность. Милуя. Или смягчая наказание. Но можно ли считать смягчением наказания возвращение из ссылки в Реабилитационные Центр, вопрос спорный.
Так что в принципе я могу попросить Камиллу — это мой адвокат — оспорить это решение. И есть надежда, что оспорим. Вопрос: стоит ли. В некоторых отношениях мне здесь понравилось больше, чем в Чистом. Возможно, я заблуждаюсь. Кастальский говорит, что после ПЦ народ «летает», и что здесь гибрид санатория с университетом. Ройтман считает, что мне здесь быть просто необходимо и очень правильно. Да и на меня это место произвело не самое плохое впечатление. Михаил, а как на самом деле?
— Вы у Кастальского?
— Да. У Дмитрия Кастальского.
— Я тоже у него. Мягко, конечно стелет.
— А спать каково?
— Вообще не заснешь. Вы знаете, что от него на коррекционку уезжают с полпинка?
— Нет.
— Именно так. Причем неважно, насколько он нахваливал тебя перед этим. Накосячил — идешь на коррекционку. Я и то туда загремел на пять дней за сущую ерунду.
— За что?
— За полбокала вина. Мне тогда разрешили вылетать в город, я и выпил в одном кафе. Никого не ударил, не обругал, голоса не повысил, вел себя совершенно пристойно — просто за сам факт, потому что Кастальский не разрешал. Глубокий смысл не в том, что пить нельзя — через полгода Кастальский разрешил — а в том, что мы должны соблюдать запреты, иногда не понимая их смысл, или даже не принимая их. Одно из условий жизни в обществе.
