А наверху, выше этажом, — Борис Кудесник и Юрий Маевский. Перед ними аккуратные ящички приборов, весело перемигивающиеся разноцветными глазками.
— Нина, давай еще раз, — говорит Борис в микрофон. — Внимание!
Кудесник нажимает кнопку. Голос Нины из пластмассовой коробочки-репродуктора:
— Тридцать пять сотых.
Она сидит в кабине межпланетного корабля в кресле Раздолина. С тех пор, как мы впервые увидели эту кабину, тут многое изменилось. Главное — осталось только два кресла. Стало немного теснее. Мягкие пенопластовые стены уже не белые, а приятного зеленого оттенка. Приборы остались те же. Совсем светло: иллюминаторы горят от солнечных лучей, как прожекторы. Солнечный зайчик дрожит на кнопках пульта. Нина подкручивает зажим шарового шарнира, на котором у одного из иллюминаторов закреплен киноаппарат, и зайчик успокоился, перестал дрожать.
Голос Кудесника:
— Давай повторим...
— Давай, — говорит Нина и смотрит на экран маленького прибора, похожего на осциллограф.
— Внимание! — говорит голос Кудесника.
На экранчике горбом взметнулась светло-зеленая яркая линия и медленно поплыла в сторону.
— Тридцать пять и пять... Можно считать тридцать шесть сотых, — говорит Нина.
— Хорошо. Я сейчас поднимусь, — отзывается голос Кудесника.
Вечер. В кабине космонавтов включен свет. В одном кресле — Нина, в другом — Борис.
Голос Маевского:
— Внимание!
Снова с быстротой змеи прыгнула, выгнувшись, светящаяся линия и поплыла...
Кудесник и Нина молчат.
— Ну что? — спрашивает голос Маевского.
Кудесник отрывает взгляд от экранчика и говорит микрофону:
— Юра, быстро проверь все контакты и сопротивления на клапанах: 12-2, 13-2, 17-2 и 18-2. Проследи, прощупай пальцем все провода к этим клапанам, начиная от главных запорных первой ступени...
— Но Егоров уже смотрел, — говорит голос Маевского из репродуктора.
— Посмотри еще раз. Только быстро.
Юрка Маевский сделает все точно. Проверит контакты и сопротивления проверит. И прощупает провода. Он, наверное, уже начал это делать. Юрка Маевский знает, что ничего там не обнаружит. И он, Кудесник, тоже знает. Егоров смотрел и ничего не нашел. И они не найдут. Но Юрка все проверит: «А вдруг!» Именно Юрка проверит лучше всех: педантично и неторопливо. У него ясная и холодная голова. Даже сейчас холодная и ясная. Он понимает, что сейчас здесь, на стартовой, решается задача со многими неизвестными. И он решает одно уравнение за другим, срывает с неизвестных маски. Одну за другой. Он, Кудесник, знает, что Юрке ничего не надо объяснять, ему все ясно. Все так же ясно, как ему самому. И он не сделает сейчас лучше, чем сделает Юрка. Замечательно, что есть Юрка!
— Ну, как там? — спрашивает Кудесник.
Репродуктор молчит.
Кудесник отодвигает микрофон, оборачивается к Нине.
— Хочешь вафли?
— Хочу.
Борис протягивает начатую пачку. Нина берет, но не ест.
— Боря, в чем же дело? Почему такое запаздывание?
Борис молчит. Потом говорит:
— Иди поспи. Мы справимся. Тебе надо отдохнуть.
— Ты же знаешь, что я не пойду, — просто говорит Нина.
Борис опять молчит, потом вдруг его словно прорвало:
— В огромной отличной машине есть какая-то зараза, микроб, который гадит!! И мы, как идиоты, не можем эту падаль отыскать!!
— Не ругайся, — устало говорит Нина. — Помнишь, как советовал Игорь: «Никому не рассказывай о своих горестях: друзей это опечалит, врагов — развеселит...»
Борис улыбается, пододвигает микрофон.
— Ну, как там?
— Все в порядке, — глухо отвечает голос Маевского.
— Если и дальше все будет в таком порядке, мне лучше спускаться отсюда без лифта, вниз головой, — с улыбкой говорит Кудесник.
— Когда надумаешь, сообщи. Я позову Баха. Пусть посмотрит, на что способен наш простой советский инженер! — Голос у Маевского совсем другой. Веселый голос.
Ночь. Ярко освещенная прожекторами стартовая площадка.
Бахрушин и Кудесник внизу, у подножия ракеты.
— Сейчас мы с Маевским проверим, не замыкает ли на корпус в девятом отсеке, — говорит Кудесник, — а Бойко с Ширшовым — изоляцию первой ступени. Если там все в порядке, снимем реле на стабилизаторе частот, посмотрим, может быть, это оно барахлит. Теперь уж не знаешь, на что и думать...
— Хорошо, давайте так, — говорит Бахрушин. — А где Нина?
— Она заснула... Там. — Кудесник ткнул пальцем в небо. — Вторые сутки, Виктор Борисович.
— Хорошо. Надо найти. Надо найти! — Бахрушин говорит это уже не Борису, а самому себе...
Маленькая комната. Стол, кровать, три стула. Бахрушин за столом склонился над огромной электрической схемой.
В углу схемы синеет штамп «Совершенно секретно».
Бахрушин разглядывает схему, что-то аккуратно помечает в блокноте, по пунктам: 1), 2), 3)... Вдруг замирает в радостном оцепенении, как охотник, завидевший зверя. Но тут же бросает карандаш. Зверь оказался гнилым пнем.
И снова берет карандаш, снова разглядывает схему...
Над степью занимается утро. Стартовая площадка. На разных этажах огромной монтажной башни — фигурки людей. Человек двадцать. Все то же, словно и не прошли еще одни сутки.
— Внимание! — говорит Кудесник в микрофон.
— Тридцать шесть сотых, — отвечает голос Нины.
Главный Конструктор был крут и не всегда справедлив. Но Бахрушин понимал: другим быть на его месте трудно, если не невозможно. Он давно знал Главного. Задолго до того, как он стал Главным. Когда-то, молодыми авиационными инженерами, они начинали вместе. Потом их пути разошлись на многие годы. Это были очень трудные годы для Степана. Он дрался за ракету. Дрался с начальством и коллегами, с высокопоставленными чиновниками в наркоматах, дрался с теми артиллерийскими генералами, которые ни о чем, кроме ствольных орудий, и слышать не хотели. Однажды он рассказывал, как один из них кричал ему в лицо: «Идите на игрушечную фабрику! Там ваше место! А нам эти фейерверки не нужны!»
Сейчас, когда Степан победил, Бахрушин часто думал о той огромной вере, стойкости, мужестве, великом оптимизме коммуниста, которые нужны были, чтобы победить. Очень не просто и не легко далось все, что было теперь у Главного: опытные заводы, конструкторские бюро, полигоны, ракетодромы, звезды Героя, странная бесфамильная слава… Теперь он Главный, он командует огромной армией, много лет находящейся в беспрерывном и напряженном наступлении. Бахрушин знает, как Степан умеет командовать, как умеет он заставить людей работать. Люди, преданные делу, и не чувствовали, что их «заставляют». Но немало было и таких, которые чувствовали. Очень хорошо чувствовали…
