— Я не говорю, что не надо, — заметил Руткевич.
— Вы говорите, давайте его отправим домой на следующий день после операции, потому что он хороший и заслуживает снисхождения. Ну, швы разойдутся!
— Угу! Вы всегда сначала говорите, что никого не наказываете, что психокоррекция — это лечение, совершенствование, помощь пациенту и обществу, а потом человек к вам попадает в стационар, неважно открытый или закрытый, и вы начинаете его методично наказывать за мелкие провинности.
— Мы наказываем только в двух случаях. Либо пациент мешает нашей работе и сознательно или бессознательно сопротивляется психокоррекции, либо он мешает другим пациентам. И наказания совершенно несерьезные: запереть в комнате, отобрать кольцо. Ничего серьезнее не делаем. И делаем только потому, что не хотим без необходимости менять структуру нейронной сети. Этого требует от нас Закон о неприкосновенности личности. Психокоррекция делается только в рамках необходимого для защиты общества и адаптации в нем пациента. Если так называемые «наказания» не помогают — вмешиваемся, изменяем нейронные связи.
— На амбулаторном режиме такого не бывает.
— Зато с амбулаторки можно легко загреметь в стационар.
— Олег Яковлевич, у меня были куда более серьезные случаи, когда люди отделывались пятью-десятью сеансами и ни разу в Центре не ночевали.
— Десять сеансов не в стационаре — это вообще неправильно. Я никогда так не делаю. Больше пяти сеансов — железно стационар. Пусть это будет три дня, но стационар. Гораздо эффективнее. И надежнее. И безопаснее для пациента, между прочим. По какой литере, кстати, проходили ваши клиенты, которые отделывались десятью сеансами?
— «А», «B», было даже «Е».
— Угу! «Е-ноль», халатность какая-нибудь без серьезных последствий. А «С» было?
— «С» не было, но…
— А Артур у нас будет гостить в зоне «С». Станислав Давидович, ну «С» — это «С».
— «С-ноль».
— Все равно «С». Все. Никакой амбулаторки. Классические «три раза сходить к психологу» бывают, если человек, извините, справил малую нужду не там, где положено, насорил, выругался в общественном месте или обидел верующих какой-либо конфессии, причем неумышленно, не разобравшись в местных традициях и придя со своим уставом в чужой монастырь. Ну, девушка на солею зашла, помолилась не по форме. Вот тогда три раза сходить к психологу. Ну, три-пять.
— Случай Артура ненамного хуже.
— Случай Артура — это «С», со всеми типичными и характерными для «С» проблемами. Полный набор!
— Есть еще один момент, — сказал Руткевич, — Артур несовершеннолетний.
— Артур, восемнадцать лет есть? — поинтересовался Старицын, хотя я не сомневаюсь, что и так знал.
Я кивнул.
— Значит к нам, а не в Воспитательный Центр. И в стационар можно.
— Согласие, кроме Артура, император должен подписать, — заметил Руткевич. — Он же опекун. Будете просить Хазаровского, Олег Яковлевич?
— Не вижу проблемы. Конечно, буду. И не жду сложностей.
— Ну, попробуйте, — сказал Руткевич.
Старицын проигнорировал реплику и внимательно посмотрел на меня.
— Артур, я понимаю, что страшно в стационар.
— Я воевал, — хмыкнул я. — Было бы чего бояться!
— Тогда я не понимаю, в чем проблема. Страхи надуманные. Опасных пациентов у нас нет. Даже в Закрытом Центре никто не даст пациенту свободно разгуливать по блоку, пока психологи не убедятся, что он не представляет опасности для других пациентов и персонала.
— Да не боюсь я!
— Конечно. Купаться любите? Артур, вспомните, как легче заходить в холодную воду: постепенно или сразу?
— Лучше сразу.
— Правильно, быстрее происходит адаптация. Ваша задача сейчас дважды прыгнуть в холодную воду. В первый раз: к нам на пять дней, а потом еще на пять.
— Олег Яковлевич, император хотел, чтобы я сдал экзамены в Университет Кейнса на РЦС, они как раз летом, после моей сессии.
— РЦС не получится. После курса психокоррекции нужны регулярные осмотры у психолога. По крайней мере, год, а лучше два. Потом можно реже. Но ближайший год придется провести на Кратосе.
— Думаю, мы должны спросить мнения Леонида Аркадьевича, — заметил Руткевич.
— Спрошу обязательно, — кивнул Старицын, — но не думаю, что что-то изменится.
— Хорошо, — вмешался Руткевич. — Давайте мы вас оставим, отойдем с Артуром в соседнюю комнату, посоветуемся и потом скажем, что мы решили.
— Конечно, — пожал плечами Старицын.
И наконец, пригубил чашечку с кофе, который, наверное, давно остыл.
В соседней комнате мы с Руткевичем сели на диван.
— Император может наложить вето на приговор из-за экзаменов в университет Кейнса? — спросил адвокат.
— Нет, — сказал я. — Он не будет.
— Точно?
— Я уже говорил с ним о вето.
— И?
— Лучше бы я этого не делал.
— Понятно.
Станислав Давидович положил мне руку на плечо.
— Артур, надо согласие подписывать.
— У нас никаких шансов?
— Очень мало. Восемьдесят процентов, что суд займет его сторону. Мне неудобно будет брать с вас деньги. Скажут, Руткевич берет почасовую и потому вытащил богатого клиента на безнадежное судебное заседание. Сегодняшний разговор был нужен, чтобы нам понять его позицию и оценить наши шансы. Но судебное заседание — совершенно не нужно. Честно говоря, амбулаторку, кроме совсем уж легких случаев, дают только одиноким женщинам с маленькими детьми. И то не в случае «С». У вас же нет никаких серьезных препятствий для того, чтобы две недели провести в Центре. Нет, Артур?
Я пожал плечами.
— Нет. Кроме того, что мы уже обсудили. После кириопольских экзаменов не будет.
— Ну, отсрочка есть. Так что давайте подписывать. Я вам сейчас скину форму, вы завизируете электронной подписью, и отдадим Старицыну. А с Леонидом Аркадьевичем он пусть сам разговаривает.
— Я не буду подписывать, — сказал я.
— Почему?
— Потому что бороться надо до конца, даже если борьба безнадежна. Подписать — это сдаться.
— Понятно, — пожал плечами Руткевич. — Бойцы РАТ никогда не сдаются, а перед арестом пьют цианистый калий, если только не собираются использовать суд как трибуну для политической агитации.
РАТ — Республиканская Армия Тессы — повстанцы моего отца.
— Наследственные проблемы, да? — спросил я, глядя в пол.
— Ну, почему проблемы? Особенности характера.
— Вы придете со мной в суд?
— Конечно. Только денег не возьму. Не предлагайте.
Судебное заседание продолжалось не более часа. Старицын повторил свои аргументы и добавил, что ни в коем случае не хочет помешать моей учебе, а значит нельзя растягивать курс на три месяца амбулаторных сеансов: лечение с учебой несовместимо. А вот держать меня в Центре во время курса реабилитации, который я должен буду пройти после психокоррекции, они не считают необходимым. Так что реабилитация будет амбулаторной.
О курсе реабилитации я слышал впервые.
— Ерунда, — шепнул Станислав Давидович, — на тренинги походить.
И мы с Руткевичем повторили наши аргументы. Эрих Павлович внимательно выслушал и влепил мне две недели стационара с отсрочкой на время экзаменов в университете Кириополя — все, как просил Старицын.
— Артур, — сказал мне на прощание Олег Яковлевич. — Я говорил с императором по поводу ваших экзаменов в университет Кейнса. Он сказал, что у него были такие планы, но потом он решил, что вам рано туда лететь, и гораздо лучше сначала окончить местный университет. Это не последний набор. Через один-два года будет идеально. Так что сдавайте экзамены здесь. Сдадите — сразу связывайтесь со мной.
В Универе перед зачетом по уголовному праву меня встретили аплодисментами.
Сокурсники окружили, протянули руки для рукопожатий. Я отвечал всем, даже незнакомым.
— Держись! — подбадривал длинный парень из параллельной группы, а я даже не помнил его имени.
— Мы все за тебя! — крикнула хрупкая блондинка, кажется одна из подружек Марины.
