Выбиваясь из последних сил, толкая вперед надувную подушку, на которой восседала Ида Клэр с болонкой, четверо молодцов достигли суши. За ними выбрались остальные. Огляделись. За узкой полоской пляжа до неба поднимался непроходимый тропический лес. В кабельтове от берега на якоре стояла брошенная шхуна, а там, в отсыревших потемках трюма, гонимая ужасом одиночества, металась покинутая слепая крыса.
* * *
– В чем дело, мы опустились наконец? – вопрос, кажется, был задан самому себе. Крыжовский всматривался в экран кругового обзора, за которым, радостно впитывая изобилие солнца, играла зеленым огнем оглушительная симфония хлорофилла.
Звездоход опустился в тропический лес, в самую гущу, хотя самая гуща была здесь везде. Машина, не достигнув земли, повисла в гамаке из крепчайших лиан в двухстах тарзанах от нижнего яруса, кишащего исполинскими насекомыми, возможно, и не тропическими, и не лесными даже, ибо насекомых оказывается на свете несметное число, а в книгах описано еще больше, и перепутать что-нибудь непростительно только особо ученым энтомологам.
Ослепительной окраски птицы, выполненные с величайшей тщательностью, сверкали по богатой зелени, соперничая с орхидеями небывалых оттенков. Изгнанные из-под рисовой бумаги бремовских томов причудливо расцвеченные змеи и ящерицы холодными ручейками скользили по гигантским листьям, исчезая то и дело в утробе друг друга. Хамелеоны проворно настигали мелких чешуекрылых, не забывая при этом менять окраску с такой быстротой, что в результате оказывались совершенно белыми и легко становились кормом серебристых пауков-бархоточников, чье мясистое брюхо так густо покрыто стеклянными микроскопическими блохами, что и впрямь слегка напоминает старый бархатный кисет с монограммой «Иль» хрионского письма.
Все было очень красиво, но тем не менее до нижнего яруса оставалось двести тарзанов.
– У нас есть лестница нужной длины? – спросил капитан.
Нет, на кораблях типа «Конан Дойл» лестниц такой длины не полагалось. Спускаться без трапа не позволяла инструкция, и экипажу было над чем поломать голову.
А лес звенел, шуршал, верещал; все копошилось, переливалось, пульсировало – вырвавшаяся из небытия правильная жизнь наверстывала свое. Астроход, привольно раскинувший девятигигаметровое тело в сетке лиан, дышал зарумянившейся обшивкой.
Взволнованная Ангам Жиа-хп, глядя на праздник жизни, перебирала стихи:
На одну далекую планету
Некто неизвестный залетел.
Видит, жизни на планете нету,
И вообще не то, что он хотел.
Всюду над безжизненной равниной
Облака зеленые висят,
И вернулся человек в машину,
И велел отчаливать назад.
Но машина потеряла силу
И лететь обратно не смогла,
Отдохнуть немного попросила
И на землю черную легла.
И дыханье теплое струилось
От нее на много миль вокруг,
И от этого, скажи на милость,
Жизнь явилась на планете вдруг!
А машина, отдохнув немного,
Сообщила, что готова в путь.
Человек решил перед дорогой
Тоже, хоть немного, отдохнуть.
Он прилег на каменном бархане,
Положив оружье по бокам,
И струилось теплое дыханье
От земли к зеленым облакам.
– Эй, физики-лирики! – пошутил капитан. – Все-таки как нам ступить на твердую землю в прямом и, так сказать, переносном смысле?
– Мы здесь все лирики, – поспешно вставил Стойко, боясь, что каламбур перехватят на лету, – лирики в смысле верные рыцари Лирочки, то есть я хотел сказать…
– Капитан прав, – прервал его голосок Ангам Жиа-хп, – мы опустимся на твердь в переносном смысле. Нас перенесут.
Стойко покраснел, смекнув, что каламбур дуэнийки вышел солиднее.
– Как перенесут? – заинтересовалась Лира Офирель. – Кто нас перенесет?
– Муравьи, – ответила Ангам Жиа-хп и разъяснила экипажу план действий.
Экспедиция снарядилась в несколько минут, и спуск начался. Звездоходцы осторожно перевалились через борт и опустились на ближайшие листья гигантерии, принявшие груз с такой легкостью, с какой крупный лопух встречает падающую на него божью коровку. Усевшись на шершавой поверхности листьев, конандойловцы укутали головы москитными сетками и замерли в ожидании.
Нежно запахло японским апельсином – это Ангам Жиа-хп призывала носильщиков. Но предназначенные на роль транспортного средства смирные счетные муравьи не успели даже выступить из звездохода, потому что тотчас отовсюду бесшумные и стремительные явились хризоформики – золотистый ужас леса – муравьи Лонгуса. Их было слишком много, крепкий парфюмерный смрад окутал лежащих, сознание помрачилось, члены оцепенели и застыли как бы от сильного холода. Необученная, плохо управляемая толпа насекомых облепила неудачников, легко оторвала тела от ворсистого ложа и стремительно понесла вниз, вниз, вниз…
Внезапно спуск прекратился. Крыжовский, очнувшись, оттопырил нижнюю губу и, сильно дунув на марлевый занавес, откинул край москитной сетки.
– Фу! Уф!
Муравьев больше не было, только обезображенные трупики их истекали янтарным соком, подергивая кто лапкой, кто усиком. Астронаторы лежали в густой сочной траве, и те, кто готовился нести их дальше, быть может, навстречу самому ужасному концу, были уже не муравьи Лонгуса, побежденные и рассеянные по лесу, а бурые крысы со шхуны «Заря Гекубы».
Крыжовский увидел это правым глазом, и тотчас левая половина его лица побледнела и отнялась. И то сказать, наблюдавшая за происходящим с высоты корабля Ангам Жиа-хп в ужасе трепетала листвой, в которой на глазах появлялись желтые пряди пережитого. Чем она могла помочь своим друзьям?
Капитан продолжал оцепенело взирать из-под сетки, и все, что он видел, были крысы. Но вот на самой кромке сцены глаз его уловил нечто новое. Повернув голову, Крыжовский увидел странное существо. Покрытый живыми грызунами, на траве сидел и блаженно улыбался человек. То был Иоахим Готфрид Беркенбаум по прозвищу Каркас. Он гладил и ласкал зверьков, и они несли ему свою добычу как охотничьи собаки идеальной выучки. Каркас словно мед в сотах поедал подношения – крупных муравьев.
– Очень рад вас видеть, гражданин Каркас, – осторожно произнес Крыжовский. – Не могли бы вы попросить ваших… э-э… друзей помочь нам? У нас дама.
Каркас заглянул в самую душу капитана и нашел там много страха и мало любви к своим бурым подопечным. Он поморщился и что-то пропел. Крысы схлынули, Стойко и Лира медленно поднялись на ноги, откинув москитные сетки.
– Не скажете, как пройти к морю? – первым делом поинтересовался Стойко, трезво рассудивший, что маршрут крысиного войска должен начинаться с той точки побережья, где скрывается беглая шхуна.
