— А занимается чем?
— Торгует. Правда, в нормальных… в обычных мирах.
— И как же это он тебя на Кресты отпустил?
Осетр хитро улыбнулся:
— А я его и не спрашивал. Он мне дал карт-бланш на первый в жизни бизнес. Говорит, за опыт надо платить.
Чинганчгук покивал:
— Думаю, он прав. За опыт действительно надо платить. Потому что за отсутствие его иногда приходится платить вдесятеро дороже. — Он помолчал, глядя в пространство.
Похожему него была нечистая совесть. Впрочем, у кого из преступников она чиста?..
— Ты, должно быть, голову ломаешь, — продолжал Чинганчгук, мрачнея. — Какого черта этот тип пристал ко мне? Чего ему надо?
Осетр пожал плечами, продолжая уписывать жаркое.
— У меня сын погиб. Там, на Петровом Кряже. Сейчас ему было бы столько, сколько тебе. Ты здорово на него похож, Остромир. То есть на такого, каким бы он стал сейчас… То есть как я его себе представляю… Ну ты меня понял.
Осетр понял. И у него впервые с того момента, как он покинул борт «Дорадо», полегчало на сердце. Все-таки везде есть более или менее нормальные люди. И в тюряге обитают не одни убийцы и насильники!..
Однако долго говорить тут было не о чем, и он коротко ответил:
— Спасибо вам!
Хозяин мотнул головой, словно его атаковало невидимое насекомое; мрачность его будто ветром сдуло.
— Какие планы на сегодняшний день?
Планы у Осетра были невелики — встретиться с Баяном. Но эта встреча по заданию должна состояться только завтра, а потому остаток дня можно было считать тем, что в школе называется «личное время». В частности, самая пора оценить сложившуюся ситуацию и хотя бы приблизительно представить себе, что делать дальше. Заготовленная легенда — вещь полезная, но уметь отходить от нее еще более полезно.
— Сказать правду, хотелось бы отдохнуть. Все, что случилось после посадки, изрядно меня вымотало.
— А со мной не желаешь пойти?
— Куда?
— В обитель греха. — Водитель усмехнулся. — В наш публичный дом. Там есть классные девочки. Или, как у нас говорят, крутоватые телки.
Осетр представил себе вкусные картинки, которые ждут его в публичном доме. Но тут же откуда-то появилась Яна, закрыла собой героинь вкусных картинок, и Осетр подумал, что ей бы эти картинки не понравились. В отличие от героинь она была одета, но вовсе не этот факт отвратил Осетра от блистающих перспектив предстоящего вечера. Он прекрасно представлял себе ситуацию, когда рядом с ним окажется раздетая Яна, но это уже не будет грехом, а сейчас его зовут грешить. И вовсе не ради выполнения задания, что хоть как-то могло бы оправдать его в собственных глазах. А грех ради удовольствия — грех вдвойне… Так говорит капитан Дьяконов, а капитан знает, что говорит.
— Нет, я все же лучше отдохну. Извините!
Чинганчгук понимающе кивнул:
— Соображаю. С непривычки наши реалии кого угодно в гроб вгонят. Кстати, эта троица в «Дристалище» доставала… приставала к тебе? Каблук и его компания…
— Было дело.
— А чего хотели?
— Взять под опеку мой бизнес. Как это у вас говорится?.. Крышей стать.
— Ясно. Лакомый кусок почувствовали. Не боись. Они с водителями связываться не станут. Так что пока со мной, живи спокойно. — Чинганчгук встал и начал собирать со стола.
— Давайте, я посуду помою. Чтобы хоть как-то расплатиться с вами.
— Неужели ты посуду умеешь мыть?
— Не умею, — соврал Осетр. — Но я видел, как это делается. Думаю, справлюсь.
Эх, Матвей-Чинганчгук! Знал бы ты, сколько мы посуды в школе «росомах» перемыли! Офицеры-наставники считали, что кадет должен уметь руками делать все — не только ножи метать или палить из плазменника, но и зажечь костер или приготовить нехитрый обед из добытого зверя, потому что саморазогревающихся консервов и кухни с посудомоечным автоматом иногда у «росомахи» может под боком и не оказаться…
— Ну хорошо, попытайся. Полезно. Как говорят, от сумы да от тюрьмы не зарекайся.
Да, среди прочих заключенных… то есть мертвяков этот дядька, должно быть, выглядит белой вороной.
Они перенесли посуду в кухню, хозяин вручил гостю фартук, показал, как пользоваться мойкой (ибо вода здесь включалась и выключалась необычными способами, с помощью этаких крутилок, красной и синей), и побежал переодеваться.
А Осетр приступил к мытью. Поскольку хозяин находился еще дома, пришлось работать трудно и медленно. Умеющему, разумеется, тяжело делать что-то неумело, но разве актерское мастерство для «росомахи» — не одна из главных специальных наук?..
Перед уходом Чинганчгук снова заскочил в кухню.
— Что ж, неплохо… Как говаривала моя матушка, руки у тебя не из задницы растут… — Он открыл ящик стола. — Вот здесь второй ключ лежит от входной двери. На всякий случай. Я дверь закрою. Сумеешь замок открыть?
— Сумею… Сумею, Матвей Степанович.
Чинганчгук глянул на него недовольно, но напоминать про погоняло не стал.
— И все-таки пойдем, попробуешь.
Пошли в прихожую, к наружной двери. Осетр попробовал. Справился. И успокоенный хозяин, показав гостю, где хранится постельное белье, умчался к своим проституткам.
Застилать кресло он не стал, просто достал подушку и улегся. Расслабил все мышцы, закрыл глаза и полежал несколько минут с отключенными мозгами, не думая ни о предстоящем задании, ни о Чинганчгуковых проститутках, ни — даже! — о Яне. Не думать о Яне было труднее всего, но и с этой задачей он в конце концов справился.
Пустота в голове росла, ширилась, захватывала все новые и новые области мозга, пока не поглотила Осетра полностью. Это было отработанное на школьных тренировках упражнение, очень хорошо снимающее усталость перед тем, как требуется сделать серьезный выбор или проанализировать ситуацию. А продумать дальнейшие действия перед завтрашней встречей с агентом Баяном было необходимо…
Осетр пролежал так ровно десять минут. Он не сверялся с секундомером и не смотрел в сторону часов, висящих на стене комнаты. Переключение мозга в обычный режим происходило автоматически, и продолжительность полного отдыха отрабатывалась многолетними упражнениями. У каждого кадета она была своя — кому-то хватало пяти минут бездумного лежания на койке, кому-то требовалось полчаса. Осетру было достаточно девяти минут пятидесяти шести секунд. Можно, конечно, и больше, но никак не меньше… Прошло десять минут, и мозг очнулся. Пустота быстро сжималась, редела, будто разгоняемый утренним ветерком туман, и наконец уползла в подсознание.
