«Великая Мать, что-то будет, что-то случиться, скоро… Защити, Великая Мать!»
Небольшой жизненный опыт учил – изменения не всегда к лучшему.
Неожиданно, возбуждение пробежало далекими рядами. Нет, внешне Хозяева не изменились, и даже не стали больше двигаться. Их взоры, их мысли, интерес из рассеянных потянулись к одной точке. К концу, или началу – как посмотреть – Майда.
Там, над помостом из тонких, как лианы, но твердых, как камень бревен чернел нарост Утилиза.
«Великая Мать, защити!»
Рабы других Хозяев, в разговоре, случайно упоминая Утилиза, в ужасе закрывали рот ладонями. Рхат Лун сам видел – Буртос, громила Буртос – раб Хозяина Лань У побелел и едва не свалился, когда коротышка Ганки завел разговор о Майда и его украшении.
Рхат Лун боялся Утилиза. До колик, до дрожи в коленках, до беспамятства… Почему? Не знал сам.
Все боялись.
Шеи зрителей вытянулись.
Повинуясь стадному чувству, вытянулся и даже встал на цыпочки Рхат.
На помост, прямо к Утилиза поднимались люди, Хозяева.
Впереди два техника в синих одеждах.
За ними – солдаты.
Солдаты окружали женщину, молодую. Видимо, Хозяйка была сильно слаба, после болезни – двое солдат поддерживали ее под руки, ноги она переставляла с трудом. К груди женщина что-то прижимала.
Рхат стоял едва не на кончиках пальцев – ему было любопытно – что?
Развернулись техники.
Развернулись солдаты.
Женщина.
Сверток в худых руках зашевелился.
Ребенок!
Человеческий, хозяйский ребенок!
Получается, он – Рхат Лун – присутствует на чем-то вроде праздника Рождения, или Обрезания.
У них в деревне тоже, когда рождался ребенок, устраивали праздник. Особенно, если новорожденный – мальчик – будущий охотник, кормилец племени.
«Великая Мать, спасибо!»
Рхат Лун почувствовал гордость. Хозяин Брайен оказал ему честь. Ему – никому другому! Взял с собой на хозяйский праздник. То-то здесь так мало рабов.
Когда вернется, расскажет, прочие – обзавидуются. Особенно зазнайка Ганки. Раздуваясь от важности, он всем заливал, что три раза ел с Хозяевами. За одним столом! Есть он может хоть пять раз, а вот на празднике ни разу не был. Иначе бы давно лопнул от самодовольства.
Заговорил один из техников. Громко, читая с крупного листка.
Рхат Лун не очень понимал – слишком много слов. Часто повторялось два: «Закон о населении».
Женщина окончательно повисла на руках солдат.
Солдаты, не моргая, пристально вглядывались в толпу.
- Сандра Гольдеман не замужем, - процедил один из Хозяев сбоку Рхата.
- Отца высматривают. Отца ребенка.
- Чтоб, значит, обоих…
Странно, ни в одном из голосов не было ни на волосок радости.
Хозяева – странные боги, странные обычаи.
Отец ребенка, вместо того, чтобы радоваться наверху, со всеми, прячется в толпе…
Техник прекратил читать.
Рхат Лун впервые увидел, как толпа заволновалась. Вроде, никто не сдвинулся с места, но словно ветер невидимый, небывалый здесь ветер прошелестел задранными головами.
Те же солдаты, подхватив женщину под руки, потянули ее к Утилиза.
Рхат Лун не заметил, когда черная крышка успела отойти, обнажив угольную нору.
Женщина, внезапно обретя силы, начала кричать, биться в сильных руках.
Во время праздника Рождения, в деревне Рхата, матери не бились, даже не плясали в общем кругу. Они лежали, на почетном месте, рядом с ребенком, в беседке из пальмовых листьев…
Хозяева – непонятные боги, чудные обычаи.
Женщина продолжала биться, словно ей грозила опасность. Даже больше – о ужас – она выпустила ребенка. Сердце Рхата сжалось. К счастью, один из солдат ловко поймал маленький сверток.
Чудные обычаи.
Женщину нести туда, к норе.
Отчего-то Рхату сделалось страшно. Рождение – праздник, но ни на одном, включая зрителей, солдат, техников и мать лице, даже тени веселья.
Солдаты, наконец, дотянули несчастную.
Оторвав от помоста, они ловко втолкнули ее в Утилиза.
Крик прекратился.
Следом полетел ребенок.
Крышка начала медленно закрываться.
Люди, Хозяева, зрители, наконец, зашевелились.
Молча, потупив взгляды, они начали расходиться.
А где же веселье? Пляски? Угощения?
И куда отправилась мать?
Рхат Лун взглянул на Хозяина.
Таким Хозяина Брайена он еще никогда не видел. Лицо, обычно румяное лицо сделалось серым. Словно под кожу натолкали камней, стали четко видны кости и вены.
- Рхат Лун, - произнес Хозяин Брайен, произнес с трудом ворочая камни челюстей. – Ты пойдешь со мной!
***
Я – Вознесена Стахова, находясь в трезвом уме и твердой памяти, огрела своего мужа Вениамина Стахова табуретом, так как видела, как он перемигивался в столовой с этой сучкой Клавкой Лейб. Ей я обещала, что повыдергиваю все ее жиденькие волосенки, и не только на голове. Что и могу сделать.
С уважением Вознесена Стахова – цех обслуги.
- Мам, я боюсь!
- Кого, сынок?
- Учителя!
- Почему ты его боишься?
- Я взял без просу зверюшек Кэнона, проиграться. Я очень, очень аккуратно, а у коровки отбилась нога. Я поставил на место и никому ничего не сказал. Я плохой мальчик?
- Верно, так поступать нехорошо.
- Теперь Учитель придет и заберет меня!
- С чего ты взял?
- Как же, Отец Щур говорил: непослушных детей Учитель забирает и наказывает!
- Не стоит бояться Учителя.
- Но Отец Щур …
- Учитель учил совсем не этому. Он любил детей.
- Отец Щур заставляет нас зубрить Заветы, у Нолана плохо получается, Отец Щур говорит, что того ждет люк Утилизатора. А потом – Учитель так завещал. Учитель не очень добрый.
- Нет, Учитель добрый, он делал людям добро, и завещал делать только добро.
- Тогда, Отец Щур обманывает?
- … нет, Отец Щур не обманывает.
- Если Отец Щур не обманывает, значит – Учитель злой.
- Не злой.
- А Люк? Я не хочу в Люк, и Нолан не хочет в Люк. Люк для нас зло.
- Спи! Разошелся под вечер! Вставать рано!
- Завтра договорим, да?
- … нет, завтра не договорим.
- А когда?..
***
Тогда увидел богатырь Еретика.
Надо сказать, вид он имел ужасный: кожа желтая, вся покрыта волдырями, глаза горят, а из красного рта валит зловонный дым.
Но не испугался Александр, только крепче сжал палицу.
- Что привело тебя? – спросил Еретик громовым голосом. – Разве не знаешь, все, кто приходят в мои сектора, умирают в мучениях страшных.
- Отпусти девушку, чудище поганое! – ответил богатырь.
- Ха, ха, ха, - засмеялся Еретик, да так, что затряслись стены. – Букашка, ты смеешь мне указывать. Знай же, сейчас ты умрешь.
Взмахнул Александр палицей и обрушил ее на голову поганого. Брызнули во все стороны внутренности нечистые, и в тот же миг испустил он дух.
Из сборника «Устное народное творчество»
На широком столе Совета лежал план. Стол видел и более судьбоносные документы: протоколы заседаний Трибунала, отчеты глав цехов, планы производства, списки казнимых и помилованных, статистические данные, объедки и пустые кувшины, оставшиеся после особо длительных заседаний.
Видел он и сегодняшний план. Не часто, но видел, ибо это был план Ковчега.
- Подойдите ближе, - Авраам Никитченко – Великий Пастырь, рассовал листки, отыскивая нужный.
Этьен Донадье – старшина техников покорно подступил к столу.
- Вот! – из-под груды собратьев Пастырь выудил ничем не привлекательный лист. Переплетение линий и условных обозначений образовывало сложный, понятный лишь посвященному узор.
- Как вы знаете, на следующей неделе у нас праздник. Праздник Вознесения. Угощения, конкурсы, представления… все, как обычно.
Техник сдержанно кивнул.
- Все вышеперечисленное при большом скоплении народа. Исходя из опыта предыдущих праздников, особенная давка ожидается в центральных секторах – примыкающих к Майдану и на самой площади.
Дабы разложить чертежи, Авраам Никитченко – неизбежное зло – был вынужден сойти с постамента. Проклятый техник мало того, что соблюдал возмутительное немногословие, так еще и имел наглость смотреть на него – Великого Пастыря – сверху вниз. Ничего, скоро, очень скоро все переменится.
А вообще, следует издать указ – старшины цехов не должны быть выше Великого Пастыря!
- Для, э-э-э, разрежения обстановки, если помните, случались и обмороки, и травмы, Совет постановил прорезать дополнительные ходы. Вот здесь, здесь и здесь, на примыкающих к Майдану участках, а заодно и в этих секторах, - красный карандаш, зажатый в узловатых пальцах, ловко помечал необходимые точки. – А так же тут и тут, - тот же карандаш сделал пометки еще на двух листах.
