А вообще, следует издать указ – старшины цехов не должны быть выше Великого Пастыря!
- Для, э-э-э, разрежения обстановки, если помните, случались и обмороки, и травмы, Совет постановил прорезать дополнительные ходы. Вот здесь, здесь и здесь, на примыкающих к Майдану участках, а заодно и в этих секторах, - красный карандаш, зажатый в узловатых пальцах, ловко помечал необходимые точки. – А так же тут и тут, - тот же карандаш сделал пометки еще на двух листах.
Впервые с начала разговора, старшина техников проявил интерес. Худое тело переломилось в пояснице. Водянистые глаза изучали план.
- Это…
- Это возможно? – перебил техника Пастырь.
- Да… теоретически. Однако даже если сделать, получатся просто ходы – без дверей, в случае чего – авария, утечка, все обитаемые сектора остаются полностью открытыми, мы не сможем изолировать…
- Ну, не стоит преувеличивать, не так уж часто случаются аварии, несомненно, благодаря результативной работе вашего цеха. К тому же – ходы только на время праздника. Затем заделаете, либо поставите ваши любимые запорные устройства.
- Не знаю, - Донадье заскреб редкую шевелюру. – Объем работ… их целесообразность…
- Таково решение Совета, следовательно – воля Учителя! – следовало показать кто здесь хозяин. – У вас – неделя! Ступайте! Мои люди проследят за исполнением!
***
Учитель предупреждал об этом.
Защищал детей.
Нет секретов для того, кто выше времени.
Искушаемые нечистым.
Неокрепшие верой.
Темные разумом.
Бывшие братья и сестры сошли с начертанного пути.
И сердце, любящее сердце Всезнающего, глядящего со звездного жилища на неразумных чад, истекало кровью страдания.
Летопись Исхода
Глава 2. часть 8.
Хейли, рыжеволосый здоровяк Хейли забрался на перила ограждения. Веснушчатая рука сжимала стойку, как флагоносец сжимает штандарт. Выглядывающий из-под майки пуп третьим глазом подмигивал в такт пламенным речам металлурга.
- Они попрали слова Учителя! Оставленные им заветы! Святое!
Толпа утробно гудела двигателем, набирающим обороты.
Спихнув Хейли, который явно намеревался добавить что-то от себя, на парапет, как царь на трон, вылез Данкан Левицкий.
- Они попрали слова Учителя! Оставленные им заветы! Святое!
Ни Хейли, ни Левицкий, умудренные жизненным опытом игровой комнаты и годами работы в цехах, не могли родить столь складные, обильно пересыпанные мудрыми словами, фразы. Они лишь повторяли, минуту назад произнесенное Арием Стаховым. Что и сколько запомнили.
- Они попали слова Учителя! – промучившись тщетными попытками стянуть Левицкого, орал из первых рядов Хрущ Никитов. – Завещание!
- Святое!
- Ишь че удумали!
- Пастырь!
-Мы им покажем!
Лысый Никитов уже самозабвенно колотил рваной сандалией по перилам.
- Кузькину мать!
Из-за поворота показалась группа, в составе которой угадывались представители богочеловеческих цехов текстильщиков и аграриев.
- Приказываю сейчас же прекратить несанкционированный митинг и разойтись, - под приветливыми взглядами собратьев, группа спрессовалась в клин, на острие которого оказался бледный Поликарп Миллгейт.
Оппоненты перестроились в таран, ударную часть которого составляли Арий Стахов и два пузача: Хейли и Левицкий.
- Это кто ж тебе дал право приказывать?
- Александр Сонаролла, избранный Пастырем на последнем сборе.
- А не пошли бы вы с вашим пастырем…
- К Кузькиной матери!
Молодецкий гогот сотряс стены сектора.
От этого гогота, заботливые и не очень мамаши забрали играющихся чад и заперли двери комнат, для верности подперев их табуретами.
- Слово Пастыря – закон!
Храбро взвизгнул Миллгейт.
- Вот вы и выполняйте. А ну пошли отсюда!
- К Кузькиной матери!
Поликарп Миллгейт засобирался протиснуться за спины товарищей. Произнести обличительную, пламенную, как топка утилизатора речь, ему внезапно показалось сподручнее с задних рядов.
Так же внезапно он обнаружил, что протискиваться не за что, ввиду отсутствия спин и иных частей тел пресловутых товарищей.
Из-за поворота, того самого из-за которого они вышли минуту назад, долетело противоречивое?
- Сами идите!
Поликарп развернулся и ринулся навстречу звуку. Не то, чтобы он знал в каком из секторов необъятного Ковчега, обитает загадочная Кузьмина мать, однако отыскать ее, внезапно сделалось весьма важным.
***
И вошел Ной и сыновья его, и жена его, и жены сынов его с ним в Ковчег(…).
Они и все звери по роду их, и всякий скот по роду его, и все гады, пресмыкающиеся по земле, по роду их, и все летающие по роду их, все птицы, все крылатые.(…)
И вошедшие мужеский и женский пол всякой плоти вошли (…). И затворил Господь за ним (Ковчег).
Бытие.1.
Они сидели перед ним - все, или почти, за исключением стоящих на вахте. Обитатели Ковчега, граждане нового мира.
Он лично отбирал, беседовал с каждым. Эммануил никогда не предполагал, что выбор настолько тяжелая штука. «И соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов. И поставит овец по правую свою сторону, а козлов – по левую». *(Матвей гл.25 (32,33))
Он не бог, он не способен отделить праведников от грешников. Богу не позавидуешь. Он - Эммануил - не позавидует - он познал тяжесть выбора.
Сотни пар глаз смотрели на него.
Совсем рядом, за толстой обшивкой Ковчега, с каждой минутой, секундой от них отдалялась невидимая отсюда Земля. Или они от нее.
Войны, насилие, ненависть, голод, неуверенность в будущем. Друзья, родственники, первые светлые воспоминания, первая любовь.
Неуверенность в будущем.
Они оставляли ее, и она же ждала их впереди.
Тысячи пар глаз. Они поверили ему, они отринули прошлое, они пришли сюда, выбрав неопределенное будущее. Будущее, как они надеялись, лишенное пороков прошлого. Он тоже надеялся на это. Надеялся и молил, всех богов, которых знал.
- Мы пришли... - они ждали от него речи, первой речи, напутствия, и он готовил ее, даже специально - чего ранее никогда не делал - написал, выучил... слова, заученные, вымученные слова застыли в горле удушливым комом.
Требовалось ободрить, поддержать, это была речь, преисполненная оптимизма, щедро сдобренная высокопарными фразами. Речь, как нельзя лучше, соответствующая обстановке, моменту.
- ... собрались здесь, чтобы...
Куда подевалось его хваленое красноречие, его кружевные обороты, которыми восхищались даже оппоненты. Где они, когда нужны более обычного! Где уверенность в себе, собственных силах, собственной правоте, подкрепленная созвучием мыслей, чаяний сотен последователей!
Невдалеке, на специально отведенной площадке, играли дети. Качались качели, кружилась карусель. Жалобно трещала под напором детских ножек шведская лестница. Гайдуковский был прав. Детям везде хорошо, когда имеются игрушки и есть с кем порезвиться. И нет им дела до удаляющейся Земли, до проблем взрослых, и до его личной проблемы - невозможности произнести речь.
- ... мы оставили... отринули...
Из кучи, образованной мешаниной детских тел, вырвался смуглолицый мальчуган. Взъерошенные волосы, раскрасневшиеся щеки, глаза горят азартом игры. Большие, темные, словно бездонные колодцы глаза, на редкость красивые - наследие деда. Внук Гайдуковского - Брайен Гайдуковский. Засучив рукава, мальчишка с разбегу влетел в кучу малу, затерявшись среди подобных себе копошащихся детских телец.
- Мы - здесь присутствующие - вы, я, еще порождение, продукт того мира. В нас еще живут, возможно тлеют, возможно горят его ценности, его мировоззрение, взгляд на вещи. Но мы сделали первый шаг, самый сложный шаг - ушли, отринули. Я преклоняюсь перед вами, вашим мужеством, вашей решительностью и вашим благородством. Да, да, благородством. Только благородный человек способен пожертвовать собой, собственной жизнью, часто обеспеченной, с налаженными связями, ради туманного будущего. Будущего, в котором не ему - детям, внукам его будет жить лучше.
И мы построим это будущее!
Мы - помнящие Землю.
Не ради себя, ради них!
Они, родившиеся на корабле, не знающие иной жизни, станут истинно новыми и полноценными гражданами взлелеянного общества. Общества, свободного от насилия, ненависти, принуждения, рабства себе подобных. Общества, которое тщетно силились построить поколения идеалистов на Земле. Общества, которое безуспешно пытались вообразить тысячи утопистов.
