этого обычно не видно, но ночью его трудно не заметить. Когда он проходит над Мадрасом, над Индией, трудно заснуть. Просто мысль об этой штуке там, наверху, заставляет задуматься, о чем она думает, что планирует. Я думаю, это одинаково для всех.
- Предлагаю нам радоваться тому факту, что Хранители не действовали против нас, - деликатно сказал Кану, прибегнув к одному из тысячи дипломатических ответов, которые он держал в уме на подобные вопросы. - Ясно, что у них есть возможность сделать это, но они ею не воспользовались. Думаю, если бы они этого хотели, мы бы уже знали.
- Тогда чего они хотят? - требовательно спросила миссис Далал. - Зачем они вернулись, если им от нас ничего не нужно?
- Не знаю, - сказал Кану.
Заметив его беспокойство, она покачала головой и сказала: - Извините, нам не следовало давить на вас. Это просто...
- Было бы приятно знать, что мы можем хорошо спать в своих постелях, - сказал мистер Далал.
Из Мадраса он отправился на запад, в Бангалор; из Бангалора ночным рейсом добрался до Мумбаи; из Мумбаи на рассвете вылетел на пассажирском дирижабле цвета красного дракона, украшенном лопастями, парусами и сотней развевающихся китовых хвостов. Дирижабль гудел на малой высоте над Аравийским морем, тысяча пассажиров прогуливалась по его огромной гондоле с окнами. Вечером они причалили к Мирбату, где Кану нашел ночлег и хорошее место, где можно поесть. За едой, в одиночестве за столиком на открытом воздухе, он наблюдал за лодками в гавани, вспоминая ощущение такелажа между пальцами, вспоминая, каково это - подравнивать парус, читать погоду на горизонте.
Утром он воспользовался своими средствами, чтобы оплатить аренду аэролета, древнего, но в хорошем состоянии для экземпляра такого рода, и с дозвуковой скоростью направился на юго-запад, через Аденский залив и вниз по побережью в сторону Могадишо. Он объезжал флотилии разноцветных рыбацких лодок, экипажи людей и морских жителей собирали свои уловы. На корпусах их лодок были нарисованы глаза. Было приятно летать, приятно видеть живые моря и живую сушу под собой, людей, у которых есть работа, жизнь и о чем подумать, помимо роботов на Марсе и инопланетных машин в небе.
Вскоре на горизонте замаячил морской берег. Кану сбавил скорость и объявил о своих намерениях приблизиться.
- Кану Экинья, запрашиваю разрешение...
Но ответ последовал незамедлительно, прервав его еще до того, как он закончил фразу. - Из всех людей тебе, Кану, не нужно спрашивать разрешения. Подходи на досуге и будь готов к шумной приветственной вечеринке.
Он узнал этот голос. - Я настолько прозрачен, Вуга?
- Ты теперь почти знаменитость. Мы следили за развитием событий с тех пор, как услышали хорошие новости о твоем выживании. Я ужасно сожалею о марсианской истории.
- Я легко отделался.
- Судя по тому, что я слышал, нет.
Морской берег появился быстро. Это было скопление переплетающихся пластинок, на которых возвышался густой лес зданий, расположенных так плотно друг к другу, что издалека они напоминали единую вулканическую пробку, вырезанную в виде зубчатой формы каким-то суетливым, неясным геологическим процессом. Несколько строений были обитаемы, но большинство представляли собой небесные фермы, солнечные коллекторы и воздушные стыковочные вышки. Безусловно, самая большая концентрация жилого пространства находилась под береговой линией, выступая в слоистую прохладу океанских глубин.
Аэролет не мог погружаться, поэтому Кану пришвартовался к одной из башен, протиснувшись мимо стайки пухлых грузовых дирижаблей. Прием, к счастью, был не таким шумным, как предупреждал Вуга, но, несмотря на все это, теплым и добродушным. Это был его народ, морской народ, к которому он присоединился, которому служил, а позже и командовал. Некоторые были похожи на Кану - все еще по сути гуманоидные, но с некоторыми скромными приспособлениями к водной среде. Перед назначением на Марс ради практичности Кану даже позволил отменить некоторые из своих собственных адаптаций. Среди встречающих были люди, которые вообще не отличались чертами морского народа: возможно, недавно прибывшие или люди, разделявшие идеологию, но не желавшие возвращаться к морю.
Другие, несомненно, были более странными, даже на взгляд Кану. Он отсутствовал достаточно долго, чтобы взглянуть на происходящее с отстраненностью "мигранта". Настоящие русалочьи люди, чьи ноги были превращены в рыбьи хвосты, были наименее примечательными. Некоторые из них напоминали выдр или тюленей, покрытых мехом или как-то иначе, а некоторые переняли различные аспекты анатомии китообразных. У некоторых были легкие, а другие стали настоящими жаберными вододышащими, которым никогда не нужно было всплывать на поверхность. Некоторые приветствовали его из заполненных водой каналов вокруг стыковочного узла. Другие использовали устройства для передвижения, позволяющие им ходить или кататься по суше.
- Спасибо вам, - сказал Кану, не в силах удержаться от поклона собравшимся доброжелателям. - Хорошо быть дома, хорошо быть среди друзей.
- Ты останешься с нами? - крикнула из воды одна из женщин моря.
- Только ненадолго, Гванда. - До его назначения послом они работали во многих одних и тех же административных областях. - Мне есть чем заняться вдали от аквалогий.
Теперь, когда он вернулся, он испытывал глубокое чувство сопричастности, связи с морем и его грузом живых существ - со всем в великой соленой цепи бытия, от русалок до планктона.
Но он знал, что не может позволить себе оставаться здесь надолго, если не хочет, чтобы его вернули к прежней жизни. Не то чтобы перспектива была непривлекательной - отнюдь нет. Но даже при том, что он не мог до конца сформулировать причины, Кану испытывал глубокое чувство, что он должен двигаться дальше, занимаясь делами, которые еще не были завершены. Что это было за дело, что оно за собой повлекло, он не мог точно сказать. Но ничего не добьешься, поддавшись соблазнам морского народа.
- Не хочешь поплавать с нами? - спросила Гванда. - Мы можем отвезти тебя к Вуге. Я думаю, это скоро будет сделано.
- Кажется, я помню, как плавать, - сказал Кану. А потом улыбнулся, потому что понял, что это прозвучало как сарказм. - Нет, искренне. Мне кажется, я помню. Но прошло много времени - пожалуйста, будь нежна со мной.
Он оставил свою одежду в аэролете и присоединился к другим плавательным предметам в воде. На мгновение он почувствовал на себе их взгляды. У них не было особого интереса к его наготе - мало на ком из них было надето что-либо, кроме нескольких знаков отличия и власти, сбруи и плавательных принадлежностей, - но они наверняка слышали о его травмах на
