— Почитала его личное дело. Он обожает машины. И ненавидит тебя.
— В его деле написано, что он ненавидит меня? — удивился я.
— Нет, разумеется. Сопоставила факты. Есть такая вещь, психологический портрет, слышал?
— Слышал.
— Следуя ему, он делает не очень умные вещи, преследуя одну единственную цель — уничтожить морально некого Хуана Шимановского. Не избить, не убить, сунув заточку меж ребер (кстати, он это может) — ему надо поставить тебя на колени. Только так!
— Но зачем?
— Ты у меня спрашиваешь? — округлила она глаза.
Дальше нас остановили. Несколько гвардейцев, вооруженных деструкторами, с самыми решительными физиономиями под открытыми забралами шлемов.
Катарина небрежным жестом высунула руку в окно, протягивая какую-то бумажку одному из стражей порядка. Вид у нее был такой, будто гвардейцы — надоедливые мухи, не стоящие ее высокого внимания.
Гвардеец несколько раз прочитал написанное, пару раз бессильно зыркнул, но нехотя вернул документ и взял под козырек.
— Я не думала, что вариант с «Эсперансой» сработает. Не думала, что с первого раза, — разоткровенничалась вдруг мой нынешний куратор. — К счастью, он клюнул. Просто повезло, что у меня есть такая машина, стечение обстоятельств.
«Такая машина» в этот момент резко развернулась и дала по газам по разделительной, оставляя далеко позади коллег справа. Эдак мы через весь купол за несколько минут промчимся!
— Вчера вечером мне сообщили, — продолжала она, — что кто-то интересовался этой машиной и копнул первое дно. Я поняла, что клиент клюнул, что это хороший шанс, и приехала на ней снова.
— Какое «дно»? — не понял я.
— Дно биографии. — Она глянула, как воспитательница на маленького. Дескать, такой банальщины не знаешь? — У меня несколько уровней биографии. Первый — я гонщица Катарина де ла Фуэнте, «Сумасшедшая идальга». Очень наглая, но везучая. Второй — я сотрудник ИГ. Ничего из себя не представляю, сплю с начальником, но использую ИГ как крышу, занимаясь своими любимыми гонками. Третье дно — я сотрудник контрразведки. Гонки — то ли мое прикрытие, то ли хобби, то ли часть работы, но те, кто знают это дно, с удовольствием гоняют со мной… На не совсем разрешенных трассах.
— Почему?
— Потому. Они точно знают, что не являются объектом интереса контрразведки, что я не по их душу. Но из-за должности у меня «крыша», где бы и как бы мы не гоняли, нас не повяжут. Во всяком случае, их.
— Да уж! — я усмехнулся.
— Знающие люди, которым «слили» третье дно, относятся ко мне с уважением. Стараются не бросаться в глаза, держат расстояние, но и не светят это дно другим. «Золотое» дно, как видишь! Для них. — Она рассмеялась. — Вместо этого подряжаются на любое мероприятие, где есть я, точно зная, что это безопасно. Выгода!
— А на самом деле ты — офицер корпуса телохранителей, и тебе наплевать на всех них. Для тебя гонки — всего лишь хобби. Так?
Она кивнула.
Машина вдруг резко затормозила. Если бы не ремни, я бы вылетел. Нас вновь остановили.
На сей раз гвардейцы попались более жесткие. В полной броне, с закрытыми шлемами, окружили машину, наставив на нее весь имеющийся немалый арсенал. Один залп — и машина превратится в маленький гробик с двумя обугленными шашлычками внутри.
Катарина так же молча протянула опасливо приблизившемуся стражу бумагу, напрочь игнорируя тот факт, что мы стоим под прицелом. Этот страж рассматривал бумагу еще дольше. Несколько раз связывался со своими, с базой, вертел ее и так, и эдак, подносил какой-то прибор. Но в итоге кивнул стрелкам — отбой — вернул бумагу и также нехотя козырнул.
— Что там? — поинтересовался я.
— Очень хорошая штука. Нас не могут проверять или досматривать, даже документы попросить не могут. Выдается только особо важным сотрудникам при исполнении. Максимум их возможностей — доложить моему начальству, фиктивному, конечно, что я нарушила правила движения, если я их нарушу. Даже если я кого-нибудь собью или убью, они надо мною не властны.
— Круто! — я присвистнул. — Такое выдают всем офицерам корпуса?
Сеньора майор отрицательно покачала головой.
— Только группам при исполнении. В моей машине может находиться охраняемый объект, сам понимаешь.
— А ты при исполнении?
— А ты как думаешь? — она повернула голову и иронично улыбнулась. Да, глупый вопрос.
Я попробовал привести мысли в порядок. После финта с Кампосом они разбегались в разные стороны, не больно-то меня слушаясь.
— Давай по порядку. Тебя ко мне приставили?
Она кивнула.
— Для того, чтобы… Mierda, для чего тебя приставили? Какой смысл для корпуса в твоем… Нападении на Кампоса?
Катарина очень грустно улыбнулась, затем машина резко повернула и мы оказались в маленьком узком проезде. Она припарковалась и включила какие-то приборы. На схеме тут же начали отражаться новые точки, вокруг которых во все стороны расходились цветные пятна. Эти точки разлетались вокруг нас в разные стороны в радиусе ста — двухсот метров, почти полностью покрывая закрашенным цветом круг внутри радиуса. Дроиды.
— Шимановский, слушай сюда. Внимательно слушай, очень внимательно. — Она вздохнула. — Я — офицер, отвечающий за кадры. В понедельник я дежурила, да, но это была подмена, основная моя задача — работа с новобранцами. Если конкретно — их анализ и отсев.
Сейчас мне приказано изучить и прощупать тебя, и назначить соответствующие тесты, чтобы знать о тебе все-все, даже то, что ты сам о себе не знаешь. Но это преамбула.
Теперь амбула. В корпусе не просто плохо, малыш. В корпусе ужасно! Ужасно тем, что новобранцев там ломают, ломают психологически. У нас не зомбируют, как многие считают, но чтобы добиться того послушания и той отдачи, что нужна в нашей работе, требуется ломка. Что ты знаешь о ломке?
Я пожал плечами.
— Мало что.
— Плохо. Ломка — это когда тебя берут и срывают всю внешнюю шелуху. Все твои мысли, чувства, желания, твои представления о мире и вещах в нем. Оставляют лишь голый стержень, твою девственную ничем не омраченную психику. А затем медленно и методично нанизывают на нее кольцо за кольцом то, что нужно корпусу. Этап за этапом, день за днем.
Это долгий процесс, болезненный и опасный. Кто не ломается, у кого внутренний стержень слишком толст, чтобы согнуться, те гибнут, не выдерживают. Потому у оставшихся особая психология, особый менталитет — его искусственно насадили всем нам. Ты еще не понял, почему я здесь?
Я отрицательно покачал головой.
— Ломка рассчитана на девочек двенадцати-четырнадцати лет. Только девочек и только этого возраста. В ином другом она бесполезна: раньше — рано, а позже — поздно, у них уже формируется достаточно стойкое мировоззрение, которое почти невозможно сломать. Теперь понял?
