Прежде миряне проявляли единодушие, основанное не на идейной общности, а на привычке бездумно передоверять дела компьютерам. Зачем ломать голову над проблемами, которые и так найдут оптимальное разрешение благодаря компьютерной мудрости? — убаюкивали они себя. — Разве нам не хорошо? Разве нам не безбедно?
А ныне люди смотрели друг на друга с изумлением: как могли мы впасть в такую пассивность?
Кое-кто начал искать виноватого. Им, конечно же, оказался Председатель.
— Теперь бы меня не назначили на этот пост, — с грустной улыбкой говорил он Джонамо. — Отдали бы предпочтение более решительному, инициативному. И были бы правы.
— Боюсь, что компьютерам пришлось бы туго. Дисперсия личностных мнений о том, каким должен быть Председатель, оказалась бы огромной. Как тут угодить всем? Пожалуй, компьютеры снова назвали бы вас.
— Как среднее арифметическое? — угрюмо пошутил Ктор.
— Не обижайтесь, но именно так, — с обычной прямотой произнесла Джонамо, однако увидев тень на лице Председателя, поспешила добавить: — Не вижу в этом ничего плохого. При всем разнообразии личностных мнений всегда будет золотая середина, оптимум.
— Компьютеры были бы благодарны вам за разъяснение.
— Не сердитесь, дорогой мой. Для меня вы самый лучший.
— Это правда? — не поверил своим ушам Ктор.
— Я никогда не обманываю, вы же знаете!
— Знаю. Джонамо, милая, как бы я жил без вас? Впрочем, вам это… Словом, простите мне минутную слабость. Мы, мужчины, иногда бываем… нуждаемся…
— Вы, как ребенок, Ктор. Большой, умный, чуточку избалованный ребенок.
— И этот ребенок любит вас, Джонамо!
— Я тоже полюбила вас, Ктор. Возможно, все началось в Оультонском заповеднике. Каким уверенным в себе, сильным, умелым показались вы мне тогда. Оставайтесь таким! Ах, Ктор, родной мой, если бы мы принадлежали только себе!
Джонамо сидела, подперев подбородок, и молча смотрела на Ктора. Какое прекрасное, отрешенное от всего суетного было у нее лицо!
В глубоких, черных, холодноватых глазах, казалось, навечно поселилась умудренная печаль, они скрывали и не могли скрыть непреходящее страдание.
Острая, щемящая нежность, далеко не всегда сопутствующая любви, владела Ктором. Чувство, которое он испытывал к Джонамо, было больше, чем любовь.
Не свойственное ему прежде желание повиноваться, восторженное преклонение перед этой непостижимой женщиной как бы отодвинули чувственную сторону любви, заслонили ее. И не женщину, а божество видел он сейчас в любимой, повторяя в счастливом недоумении:
«Неужели это правда и она меня любит? Не приснилось ли мне?» И воскрешал в памяти голос Джонамо, глубокий, низкий, звучный:
«Я… согласна… стать… вашей… женой…» Ктор сознавал: то, что произошло между ними, всего лишь прелюдия, пролог, а главное еще грядет. Никогда он, считавший себя сдержанным человеком, столь неистово, безоглядно, с надеждой и верой, не рвался вперед, к будущему, которого до сих пор подсознательно страшился, предпочитая, чтобы все оставалось как есть.
Но в отношениях с Джонамо он растерял непринужденность, никак не мог преодолеть скованности. Не мог даже перейти с ней на «ты», хотя что может быть естественнее между близкими людьми!
Хотелось выставить себя в лучшем свете, произносить умные и значительные слова. Однако собственные рассуждения казались ему банальными, речь косноязычной, шутки плоскими, улыбки вымученными…
Он наблюдал за собой как бы со стороны, отстранено и непредвзято, и виделся себе неловким, нудным, недалеким. И становилось страшно: а вдруг Джонамо разочаруется в нем, передумает, уйдет из его жизни так же решительно и неотвратимо, как вторглась в нее?
В величайшем смущении Ктор постукивал пальцами по колену, не находя сил прервать затянувшееся молчание, но чувствуя, что это обязательно нужно сделать, и как можно скорее.
— До свадьбы остается меньше месяца, а мы еще не решили, где будем жить, — наконец, проговорил он. — Переедете ко мне?
Он так робко, так трогательно произнес это «переедете», что Джонамо рассмеялась. Ее серебристый смех, оказавшийся внове для Ктора, сразу снял напряжение, придал их общению теплоту и сердечность.
— Но почему же к вам… к тебе? Дорогой мой, ведь это не твой дом, а резиденция Председателя. Бр-р-р… Там мне всегда будет холодно. Впрочем, и моя маленькая квартирка не годится…
— Меня не смущают ее размеры.
— А ты не боишься сойти с ума от моей музыки?
— Это мне никак не угрожает. Даже если я захочу наслаждаться музыкой с утра и до вечера, все равно не получится. Вы… Ты забыла, за кого выходишь замуж?
— Да, удивительная мы пара, — задумчиво промолвила Джонамо. — Тем лучше, не наскучим друг другу. Что же касается музыки… Она хороша в умеренных дозах. А если слушать ее целыми днями… При всем ее огромном облагораживающем значении она не может и не должна вытеснить из жизни заботы, радости, печали… Я ведь не пытаюсь вовлечь людей в иллюзорный мир, создаваемый музыкой. Напротив, хочу, чтобы музыка помогала полнокровно жить, любить друг друга.
— Еще недавно я думал, что знаю жизнь, — сказал Ктор. — А теперь вижу, что не знал даже самого себя. Раскрываюсь перед собой неожиданным образом.
Спасибо тебе за это.
— Давай лучше подумаем, где же нам жить.
— Закажем новую квартиру.
— Лучше дом где-нибудь за городом. Я всегда мечтала о старинной вилле или коттедже. Ты, насколько помню, тоже любишь старину. Ну как?
— Согласен. И не будем смущаться расстоянием. На то и гонар, чтобы…
Словом, выбирай место.
— Как бы мне хотелось поселиться в Оультонском заповеднике, там, где мы с тобой впервые встретились!
— Это невозможно, — помрачнел Ктор. — Жить в заповеднике не разрешается.
— Даже Председателю?
— Ему в первую очередь.
— Шучу, милый. Конечно же, нельзя, понимаю. Просто захотелось помечтать и вот невольно огорчила тебя. Ты решил, что я серьезно, да?
— Придумал, — обрадованно воскликнул Ктор. — В самом Оультонском заповеднике поселиться действительно не удастся. Но к нему примыкает оградительная зона. В ней жить можно, было бы желание. Вот только желающих пока не было. И я даже не сразу вспомнил о ее существовании.
— Плохо, что люди отвыкли от природы, предпочитают коттеджам жилые комплексы. И ведь до перенаселенности еще далеко, а проблему транспорта, сам говоришь, решить не так уж трудно!
Увидишь, многие последуют нашему примеру.
