С превеликим уважением, Марк Шагалов – отец будущего члена Совета Церкви.
Тишину нарушал шорох одежд.
Когда они приходили – тихие голоса, щелчки переругиваний, сдавленный смех, были основными звуками.
В конце проповеди – шорох одежд. Только.
Эммануил обругал себя.
Пусть и мысленно, он назвал свое выступление – проповедью.
Не первый раз.
Что случилось?
Или уверовал в собственное божественное естество?
Вода, изменчивая, податливая, безвольная вода точит мерило твердости – камень.
Когда, гуляя секторами, на каждом шагу натыкаешься на собственные изречения, возведенные в канон. Когда именем твоим проклинают оступившихся и им же восхваляют праведников. Когда новообращенные смотрят на тебя с затаенным благоговением.
Поневоле задумаешься.
Оговоришься. Душа не камень.
- Учитель, благослови моего сына.
Женщина была неимоверно худа – тонкие кисти, обтянутые серой кожей, торчащие скулы, глубоко запавшие глаза; жидкая челка выбивается из-под серого платка. Малыш – ребенок восьми лет, напротив, являл типичный пример, что называется, - пышущего здоровьем. Округлившейся животик, румяные, лоснящиеся щеки, горящие глаза, на губах – немного язвительная ухмылка. Создавалось устойчивое впечатление – дитя высасывает жизненные соки из матери.
Ладонь касается пушистого ежика волос.
- Благословляю тебя.
Когда-то он помнил их всех. Мог назвать по имени. Сколько пар образовалось, смешалось фамилий, дав ростки новой жизни.
- Учитель, спасибо, спасибо!
Малыш, в отличие от матери, нехотя склонил голову и удалился, важно неся мячик пуза.
Он мечтал о счастье, хотел царства гармонии. Шабровски – забытый друг, ты оказался прав. Люди – всегда люди.
Кто-то обязательно узрит, что кусок (жена, комната, одежда) соседа лучше. Кто-то захочет отобрать его. Силой. Кто-то захочет власти и двинется к ней, уничтожая и кроша все на пути. И достигнет. Пьедестал – гора трупов, или судеб. Пока только горка. Чтобы удержаться наверху, гора должна быть больше, шире. Чтоб никто не добрался. По трупам трудно карабкаться.
Выбирай, отделяй, изолируй лучших среди лучших.
Люди – всегда люди.
И какая разница – планета, страна или корабль – количество. Единство, суть – неизменна.
- Благослови и меня, Учитель!
- Благословляю.
Дурак, наивный глупец. Сто лет понадобилось, чтобы прозреть. Меряя историей – капля, чертовски мало. Меряя искалеченными судьбами…
Виноват, как же он виноват перед ними. Предками, поверившими ему, закончившими жизненный путь в топке утилизатора со сладкой надеждой на будущее. Живущими сейчас – просящим благословение, смотрящим с надеждой – мальчиком и его матерью. И самое главное – перед многими поколениями их потомков.
Знали бы они.
Впору проклинать.
- Учитель, благослови.
- Благословляю.
Упасть на колени, сейчас, перед всеми, просить, вымолить прощение… нет ему прощения.
А может… открыться, выйти к церковникам, сказать, кто он на самом деле, пожурить нерадивых детей, подкорректировать, исправить, и с начала, ведь не все потеряно!..
Не поверят. Или того хуже – обожествят.
Но вероятнее – первое.
Появись Иисус на Земле в век инквизиции, странствуй, проповедуй, твори чудеса, наводи порядок в храмах – его первого сожгли бы на костре. Может и сожгли, за тысячами жертв не заметив смерти Спасителя.
- Благослови, Учитель.
- Благословляю.
Родители строго настрого запретили спускаться в заброшенные сектора, но запретный плод, как известно, сладок.
Мальчишки натолкнулись на человека.
Мальчишки – это Тимур, Саша Гайдуковский, Андрей Гопко, Нолан и еще пара примкнувших к компании ребят из сектора химиков.
Поначалу они испугались. Но, увидев, чем занят незнакомец, осмелели.
Тимур и Саша, как самые смелые подошли ближе.
Человек плакал.
Тихо, без вздрагиваний.
Блестящие слезы стекали по худым щекам.
- Простите, простите…
Шептали искусанные в кровь губы.
Человек взглянул на детей.
- Простите меня!
***
Место аварии: реакторный отсек.
Причина: износ оборудования (трещина во втором экранирующем кожухе).
Потери людских ресурсов – 0.
Прекратили функционировать, либо получили повреждения, несовместимые с дальнейшей трудовой деятельностью – 23 раба. Отработанный материал утилизирован.
Рекомендуемая квота на детей – 5.
Боэта!
Боэта!
Рхат Лун пребывал, словно во сне.
«Великая Мать, спасибо!»
Крамольная мысль иногда закрадывалась в его голову: «Ради встречи с Боэтой, стоило оказаться на Ковчеге».
Хозяин Брайен уже несколько раз брал Рхата на собрания. Каждый раз в разное место. И каждый раз он встречал там Боэту. Забившись в самый дальний угол, они разговаривали с девушкой. Долго, пока шло собрание. В последнюю встречу, Рхат осмелел, тихонько, в темноте, он накрыл волосатую руку девушки своей ладонью. И она не отдернула.
Рхат был счастлив.
После этого он не спал всю ночь, молился, мечтал, считал дни до следующего собрания.
Никогда работа по дому не была настолько в радость. Никогда хозяева не были такими добрыми. Никогда дни не тянулись так мучительно долго…
- Ты уверенна, ты точно уверенна?
- Да, не забывай, это не впервые. Все симптомы!
Громкие голоса Хозяев вывели из полусонного состояния.
- Не очень хорошо.
- Думаешь, я не понимаю!
Ругаются?
Как они могут ругаться, когда вокруг все так хорошо! Как кто-то вообще может быть недоволен!
- Не кричи, Лизу разбудишь.
- Извини.
- Ничего, ты меня извини.
- Я люблю тебя.
- Я тоже тебя люблю.
Любовь – другое дело. Конечно, любовь Хозяев совсем не такая, как у Рхата. У него она намного сильнее, чище…
- Еще раз спрошу – уверенна?
- Да, я беременна.
Беременна!
Какое счастье!
Хозяйка беременна!
Какая радостная новость!
Осмелевший Рхат, едва не ворвался к ним в спальню.
Поздравить! Все равны – сами говорили.
- Что будем делать?
- Не знаю, пока не знаю…
Непонятно.
Почему в голосах людей нет радости?
Рхат представил, как бы он радовался, узнай, что жена ждет ребенка… особенно, если жена – Боэта…
- Я… все будет хорошо, я люблю тебя.
- Я тоже тебя люблю.
Чужие обычаи. Непонятные разговоры.
***
И настали смутные времена.
Но истинные сыны и дочери сохранили верность Заветам Учителя и Матери Церкви, ибо знали – любящий Отец испытывает их. И чем суровее испытание, тем щедрее грядущая награда.
Летопись Исхода
Глава 2. часть 9.
Александр Сонаролла восседал за рабочим столом в кабинете главы текстильщиков. Стопка листов серой бумаги, да механические часы на бронзовой подставке, ничто более не нарушало девственную серость стола.
Брови пастыря сошлись к переносице, да так, что образовали почти сплошную линию.
Перед Пастырем стоял докладчик, и монотонная дробь тихого голоса вплеталась в неизменный гул Ковчега.
- Катали и Протесты снова подрались, прямо на Майдане. Наши соглядатаи поначалу не вмешивались в потасовку, однако потом не удержались. Результат – два человека в больнице.
Вечные лампы с высоты потолка глядели на докладчика безразличными глазами.
- Бывший учитель младших классов Несторий собирает сторонников. Выступает публично. На последнем собрании присутствовали наши люди, насчитали более ста человек. Несторий утверждает, что Учитель не человек, и не богочеловек, а сын бога.
Переминающаяся у стен дюжина подвижников, в среде которых угадывались и старшины цехов, издала дружное, неопределенное:
- О-о-о.
- Небезызвестный Апполинарий снова без разрешения выступал в ткацких цехах, в рабочее время, - голос продолжал отбивать заведенную дробь.
Брови сошлись сильнее, внутренние концы их опустились, отчего вся конструкция начала напоминать воронку, особенно в сочетании с длинным тонким носом Сонароллы.
- Говорил то же, что и обычно. Учитель – бог, спустившейся на землю в человеческом обличии. Ткачихи слушали с превеликим вниманием.
Пол года, коротких, как время счастья, каких-то шесть месяцев назад, когда его только избрали Пастырем, Сонаролла накинулся бы на докладчика:
- Как же вы допустили!
- Запретить! Разогнать!
Время не только лечит, но и вносит свои коррективы. А перемены не всегда к лучшему.
