Один из двоих, коротышка с нечесаными засаленными волосами, падавшими на плечи гермокостюма, сплюнул на пол:
— А настоящие профессора, небось, на себе опыты проводят, а, Радист?
Второй гоготнул:
— Ты тут много из себя не ставь, крыса лабораторная! Щас тебе Контролер пойдет своими ручками подопытных мышей ловить!
Волосатый коротышка потянул товарища за рукав в сторону. Они зашушукались, перебивая друг друга и оглядываясь на него. Лаборант как мог навострил уши, но различил только: «Контролеру самому отчитываться!» И что-то там еще про связь с Землей.
Он решился и брякнул наудачу:
— Если на Земле узнают, какие Контролер тут порядки наводит, ему самому не поздоровится.
Радист наклонил голову, как будто не верил собственным ушам, толкнул первого в плечо и засмеялся — не спеша, равнодушным смехом. Повернулся и посмотрел на лаборанта в упор:
— Не тебе, Профессор, про связь с Землей тут рассуждать… Ты же поня-атия не име-ешь, — потянул он слова, — с какими людьми наш Контролер работает! Ты предста-авить себе своей головешечкой не можешь, каких известий они от нас дожидаются!
Не дождутся, ответил было лаборант, но придержал язык. Они смотрели на него с улыбочкой, ожидая, что он скажет, наконец выругались, забрали пустые коробки и ушли. Какое-то время он сидел, опершись руками о колени и слушая, как колотится сердце.
Вот так же оно колотилось несколько дней назад, в день отлета корабля, когда Троянец наконец ослабил хватку и выпустил его из слизистого кокона. Лаборант тогда взмолился из последних сил, чувствуя, как пот заливает глаза, как дрожат, сопротивляясь неумолимому сокращению кокона, мускулы ног, рук, спины. Он затрепетал, умоляя, наконец подумал о жене — и медленно, словно колеблясь, корабль разжал свое усыпляющее объятие.
Иногда ему казалось, что Троянец с Контролером заодно.
До вечера он мерил шагами лабораторию. При ходьбе штаны сваливались с задницы — он все эти дни не ел и толком не пил, — он их подтягивал и опять ходил. Какая-то мысль не отпускала, что-то в этой формуле… и если он собирается повести игру против самого Контролера и его людей, ему нужно выяснить, что это.
К вечеру лаборант воспрянул духом. Да, именно так он и сделает. Будет тянуть время и говорить им, что работает над наркотиком, а сам, с помощью подопытных животных, попробует довести свою старую работу до конца. Он найдет способ излечить снежную чуму.
Когда ноги совсем уже отказались носить его по лаборатории, Профессор опустился на стул и задумался, постукивая по поверхности лабораторного стола рукояткой обсидианового скальпеля. Формула не давала ему покоя. Он крутил ее в голове так и этак, примеривался, анализировал и, наконец, задремал.
Лаборант вздрогнул и проснулся от грохота входного люка. Быстро же они вернулись. Контролеру-то не терпится. Щурясь со сна на блеклые аварийные лампы, он торопливо кинул свой скальпель в груду лабораторных инструментов и поднялся навстречу людям Контролера.
Один из них, Радист, вошел сразу, по-хозяйски оглядывая лабораторию. Второй медлил в коридоре — лаборанту послышались шаги не одного, а двоих человек, но мало ли кто из людей Контролера мог заглянуть из любопытства? Профессор нарочно оставил им исписанную маркерами доску и заваленный старой бумажной литературой стол; в стеклянном заграждении лабораторный робот крутился туда-сюда, тестируя образцы. Пусть видят, что он работает.
Радист осмотрел помещение и одобрительно гукнул:
— Контролер говорит, скоро сам зайдет… подопытным кроликом! — Он заржал, брызжа слюной в провалы выбитых зубов. — А пока вот тебе зверюшка. Млекопитающая!
Он хохотнул, и в комнату ступил волосатый коротышка, таща что-то двумя руками. Оно отбивалось, и прежде чем лаборант осознал, что ему привели для опытов человека — поселенца, — коротышка выволок жертву за локоть на середину комнаты. Стащил закрывающий смотровое стекло шлема черный пакет для мусора.
Лаборант вгляделся в лицо за стеклом — и рванулся к фигуре. Та осела ему на руки.
Двое гыкнули еще раз и полезли обратно в шлюзовую камеру.
Профессор бережно перенес бесчувственное тело на кушетку, отстегнул шлем. Сивые с сединой волосы рассыпались по плечам.
Они привели ему для опытов Мойру. Его жену.
* * *
Внутри защитного костюма воняло пластиком и изолентой. Бой-Баба пристегнула шлем и всунула руки в отверстия автомата. Защелкнулись перчатки. Шлем отбросил на стену синеватый зайчик — включилась камера видеонаблюдения. Дядя Фима, спиной к ней, возился с контрольным пультом.
— Закончишь ремонт, и сразу обратно, — буркнул он. — Вы жизнью рискуете, а я рабочим местом.
— Уж как-нибудь, — негнущейся перчаткой Бой-Баба подхватила чемоданчик с инструментом, другой подцепила фонарь и прошагала к люку камеры очистки. Дядя Фима над пультом считал, кивая в такт.
Заслонка камеры поехала вниз и со скрежетом замкнулась. Зашумел вентилятор, по настенной панели забегали огоньки. Чемоданчик стоял на рифленом полу неровно и грозился опрокинуться. Бой-Баба подперла его ногой.
Через пару минут огоньки набегались и погасли. Замолчал вентилятор, и Бой-Баба нагнулась подхватить чемоданчик.
Люк заскрежетал, отодвигаясь. Астронавтка включила фонарь. Мощный луч прорезал длину прохода. Широкие связки кабелей тянулись вдоль стен.
В наушнике прокашлялся охранник:
— Все у тебя нормально?
— Нормально, — ответила она. — Иду, повреждений пока нет. Вам все видно? Камеру повернуть?
— Фонарь повыше подними, — приказал дядя Фима.
Коридор расширился в гулкий зальчик. Бой-Баба медленно пошла вдоль стены, осматривая кабели.
— Дядь Фим, слышите? В камере «А» все нормально. Идти дальше?
— Я смотрю, — откликнулся тот. — Посвети-ка на вон тот узел. Слева который.
Она направила луч фонаря влево, наводя свет так и этак, под разными углами. Дядя Фима хмыкал в наушник, просил то приблизить, то удалить.
— Нормально, — наконец сказал он. — Теперь только дойди до отражателя, посмотрим, что там и как. И обратно.
— Ага. — Тяжело переступая, она направилась в глубину прохода, где отсвечивали полосы рельс. Дядя Фима в наушнике с кем-то разговаривал и смеялся.
— Кто это там с вами?
— Все уже, — ответил тот. — Мне на минуту на мостик надо, вызывают. Посмотри там сама, и сразу обратно.
Возле отражателя стало ясно, что дел тут надолго. Пластиковое покрытие висело сплавленными клочьями над обгоревшей проводкой. Снаружи, наверное, повреждения еще хуже. Придется, видно, выходить наружу, чинить.
