было, то ли он смотрит на Василия с насмешкой, то ли с сожалением.
– А как же пропавшие неизвестно куда дети?
– Сначала надо выяснить, куда и как они пропали, и доказать вину барона!
– Хорошо, – сказал Рудра. – Допустим, суд не стал утруждать себя сбором вещдоков, как это и было в действительности. Но предположим, что ты точно знаешь: подсудимый убивал детей. И не просто убивал, но насиловал, в том числе мертвых и умирающих, лично резал их в жертву сатане и Велиалу, а расчлененные детские тела приказывал выбрасывать в ров и выгребную яму. Предположим, ты это знаешь так, как будто сам при этом присутствовал, со стопроцентной уверенностью. Станешь ли ты с таким знанием мешать исполнению приговора?
– Нет.
– То есть станешь потакать неправедному правосудию? А ведь твое вмешательство, осуществленное с подобающими светошумовыми эффектами, возможно, привело бы к пересмотру всей судебной практики Средневековья, что, вероятно, спасло бы не один десяток тысяч жизней невинных людей.
Василий промолчал. Рудра кого угодно сумел бы загнать в тупик, хоть логический, хоть этический. На выбор.
– Что молчишь? У тебя нет ответа?
– Нет.
– Это хорошо, что нет, – неожиданно смягчился Рудра. – Так и быть, я скажу тебе, как я поступил. Я был там. И не вмешался. У меня не было ни одной причины вмешаться и тысяча причин не вмешиваться.
– Де Ре в самом деле был виновен? – тихо спросил Василий.
– Да, но, конечно, не в массовых убийствах детей. Не только восьмисот, в которых он признался, – там не было и ста пятидесяти убийств, признанных судом. Была всего одна жертва. Золотушная крестьянская девчонка. Она умерла от страха, когда слуга де Ре пустил ей кровь из вены. Кровь невинных детей была нужна де Ре для алхимических опытов, а девочка, я думаю, страдала врожденным пороком сердца. До того случая, да и после него с детской кровью у де Ре не было никаких проблем: взамен на небольшое кровопускание нищий ребенок получал щедрое подаяние и совет держать язык за зубами. В общем итоге один случай, один детский трупик. Что до содомии де Ре, то, во-первых, это делалось по взаимному согласию, во-вторых, не задаром, а в-третьих, все малолетние наложники барона остались живы. Да еще были накормлены на кухне и принесли несколько монет своим голодающим родителям. Вот как было на самом деле. По нынешним гуманным временам максимум, что ему грозило, – небольшой срок, возможно даже условный при хорошем адвокате. Ты спросишь меня, почему я был там и не вмешался?
– Да, – отважно сказал Василий, – спрошу.
– О! – Рудра покачал головой. – Кажется, я слышу в твоем голосе претензию, даже вызов. Нет? Это хорошо, что ты не мотаешь головой и не клянешься, прижав руки к сердцу, что и в мыслях не держал выразить мне недоверие. Не знаю, годишься ли ты занять мое место, но в тебе есть и достоинство, и толика ума, что уже неплохо. Иных я не держу… Однако отвечаю на вопрос. Я ничего не предпринял главным образом по двум причинам. Первая проста, вторая еще проще. С которой начать?
– С простой.
– Как угодно. Простая причина состояла в том, что все варианты дальнейшей жизни де Ре были бессмысленны, как ни тасуй их. Хуже того, почти все они умножили бы количество зла в этом мире. Предположим, наш барон вышел бы на свободу полностью оправданным. Чего проще? Внушаешь ему еще раз потребовать «божьего суда», а суду внушаешь согласиться на это со скрытым ликованием – пусть негодяй лезет голой рукой в кипяток за монетой, – сам же заставляешь воду в котелке кипеть при сорока градусах. Пара пустяков. С такой работой легко справился бы не то что бог, а какой-нибудь задрипанный маг, если бы только они существовали. Но что же потом? Барон возвращается в свой замок и продолжает еще более увлеченно заниматься тем же самым, то есть рисует магические знаки и кипятит ртуть с мышьяком, добавляя туда толченые акульи зубы, сушеных мокриц, когти черных котов, сердца пещерных саламандр и прочие ингредиенты в том же духе. При этом он чувствует себя не только оправданным, но и защищенным, – опасное заблуждение для такого человека! Как у вас говорят – «не знает берегов», кажется? Пяти лет не прошло бы, как кровь невинных младенцев полилась бы рекой, и уже не кто-нибудь, а сам король назначил бы новый суд, и наш барон был бы осужден при наличии очевидных и страшных улик, таких, что уже и костра для него, пожалуй, показалось бы маловато. Согласен?
– Можно было бы внушить ему бросить алхимию и некромантию, – не сдавался Василий. – Пусть жил бы нормально, как все люди… Может, вернулся бы на службу… Славный же был рубака, нет?
– Внушить? – Рудра расхохотался. – Ты каждому человеку собираешься что-нибудь внушать? Их ведь немало на свете, людей, а заповеди Моисеевы уже даны им, и Христовы заповеди даны, чего же еще? Куда еще внушать? Кому? Глазастым слепцам и ушастым глухим? Молчи уж… Впрочем, если тебе неймется, можешь поиграть. Создам тебе модель – и действуй: спасай барона, наставляй его, если сумеешь, на путь истинный, возвращайся во времени назад, пробуй разные варианты… Может, поймешь, что нельзя к каждому человеку приставить персонального ментора. Будешь пробовать?
– Нет. – Василий помотал головой. В диспуте Рудра бил его одной левой. Как, наверное, многих до него. Неужели координатор Земли еще не утратил вкус к спорам?
– Утратил, не утратил – тебя не должно волновать, – проворчал Рудра в ответ на невысказанный вопрос. – Я на работе. Объясняю, как это делается, на данном примере. Мои базовые знания, мой опыт и некоторые специальные возможности позволяют мне видеть, конечно, не все мыслимые варианты дальнейшего существования де Ре – этих вариантов бесчисленное множество, – но хотя бы основной вектор. Этого вполне достаточно. И вектор в данном случае таков, что никакой – ни малейшей! – пользы человечеству дальнейшее существование де Ре не принесло бы. В некоторых вариантах, как и в том, который имел место в реальности, от него осталась бы только легенда о Синей Бороде, в других вариантах – другие байки, а в третьих вариантах на пользу людям и на поживу историкам не осталось бы вообще ничего, кроме, может быть, судебных документов, погрызенных мышами. Равным образом человечеству не принесло бы пользы и существование немалого количества еретиков, замученных инквизицией, и еще многих и многих, кого человеку с начатками милосердия в душе стоило бы пожалеть, но кого не могу жалеть я. Не имею права жалеть. Ты хочешь спросить о
