Между нами нет ничего того, о чем ты думаешь. Мы — команда, невольно прикипевшая друг к другу. У меня ведь на земле есть человек, которого я очень люблю. Но там, в космосе, все по-другому! Чувства уступают желанию ощутить под пальцами что-то настоящее. Не знаю, что будет, когда я расскажу ему. Поймет ли он? Да, не перебивай, — она взмахнула рукой. — Я такая же как ты, честная. Прямая. Не буду скрывать ничего. Потому что хочу быть самой собой, а не лживой тварью.
Я и к Натали пошла по этому. Хотела спросить, не возмущу ли ее, если буду… ну, увиваться за тобой. Глупо это было, теперь уж понимаю, но не могла я ведь знать, что у вас там на самом деле. Ты смотрел на нее волком, не разговаривал.
А Натали губы поджала и вдруг говорит: «У меня от него ребенок».
Я ведь тоже знала все это время правду, потому даже близко старалась к тебе не подходить. Не смогла ответить, когда Ната спросила, было ли что-то между нами. Я ведь все сразу поняла, зачем она скрывала, почему все так сложилось.
Да не нужен ты мне был!
Я так оскорблено на нее посмотрел, что девушка осеклась.
— Ты не понял, — пошла она на попятную. — Ты для меня стал словно кумиром, я тебя не знала, но одно твое прикосновение прогоняло страх и давало возможность бороться дальше! Я же с самого начала понимала, что ничего между нами быть не может, но сама обманула себя, придя к тебе в каюту.
— Зачем ты все это сейчас говоришь?
— Потому что прощаюсь, Антон, — она положила руку мне на ногу, ниже колена. — Я улетаю и вряд ли мы когда-то увидимся. Не вспоминай меня, Доров, ни к чему это. На мой запрос с Земли ответили положительно, да и Порси просится, у него мать заболела. Пока Шквал будут чинить, пройдет не одна неделя, а я больше не могу, не хочу так — вдали от тех, кто живет в моем сердце. Ты понял меня, не вспоминай?
— Одни велят мне запомнить, другие не вспоминать, — проговорил я глухо, усмиряя сердце. Теперь я ощущал пустоту, такую же, как тогда, когда Рик шагнул в провал и исчез. Рыжая девчонка была права: в космосе нас связывали не чувства, а некие силы, давящие снаружи. Та самая душа бездны, о которой говорил титрин. Мы были чужды космосу и самими дорогими для нас людьми становились те, кто был рядом. Мы ненавидели их, мы уставали от их присутствия, но ничего иного у нас не было. Это те, кто защищал нас, кто слушал, улыбался нам.
Кортни встала.
— Девчонка, какая же ты еще девчонка, Кортни, — я смотрел на нее в упор с восхищением. — Ты прошла в космос потому, что рядом был я, но ведь цель у тебя была другая!
— Да, — согласилась американка, — хотела оставить свой след во Вселенной. Хотела, чтобы меня помнили, как победительницу Сафари. Наши жизни — как вспышки — короткие и ничего не освещают. Я хочу оставить яркий свет и, несмотря на то, что мы не победили, мне кажется, все получилось.
— И что же, если я когда-нибудь соберусь снова совершать подвиги, не звать тебя?
— Нет, — она покачала головой. — Хватит. Если только Поль поймет, то вскоре мы переселимся в Майями, и я ему нарожаю троих пузатых детишек. Поль у меня толстячок, тебе да него далеко, — она усмехнулась. — Так ты разрешаешь нам с Порси отбыть на Землю? Я подыскала бюро транспортных услуг, меньше чем через неделю прекрасная прогулочная яхточка доставит нас на Землю. Объединенное командование отнеслось к нашей просьбе благосклонно, посадку разрешило.
— А чего ты меня то спрашиваешь? — удивился я.
— Так ты ж мой капитан, — она пожала плечами, как будто все было и так понятно.
— Да ладно, я сейчас капитан больничной койки, — отмахнулся я.
— Я говорила со здешним консулом, который занимается землянами. Он сказал мне, что на Шквал, если только потребуется, выделят и связиста и навигатора. Так что на обратном пути у вас не будет проблем.
— Да о чем ты сейчас говоришь, Кортни? Вали уже на Землю, тебе там, в отличие от меня, будут рады.
— То что мы сделали… то что сделал ты, я считаю это правильным, — вдруг сказала американка. — Если мое мнение тебе интересно.
Я кивнул. Все равно решение уже было принято и воплощено в жизнь.
— Если тебя когда-нибудь пустят на Землю, буду рада видеть в гостях, — внезапно, противореча самой себе, сказал девушка. Тряхнула челкой, и вышла.
Я оглянулся на цветы, долгое время смотрел на них.
Все, наконец, сложилось. Я только что потерял часть себя — семью, члена своего экипажа. Кортни была права: то, что нас сближало там — бездна и пустота — ничего не значило здесь, в мире благополучия и ярких красок. У каждого из нас была своя жизнь, и в ней было достаточно счастья, чтобы пытаться все разрушить. Мне вот еще чинить и чинить.
Титрин не дал мне долго размышлять, выскользнул из-под кровати, почерневшей молнией вспрыгнул на тумбочку. Вообще, черный цвет шел ему больше всего. Посмотрел на меня и бестактно проворчал:
— Как в вашем видовом мире все запутано.
— У вас не так? — поинтересовался я, уже поняв, что задал глупый вопрос. Он же водяной светящийся цветок…
— Так, да не так, — серьезно ответил титрин. — Есть дети и вокруг них появляется семья. Цель родителей защитить свое потомство. Когда нет детей, есть свобода желаний, зачем загонять себя в рамки морали, когда природой все устроено верно?
— Даже не знаю, что тебе сказать. Я что-то ничего в своей морали не понимаю теперь. Оно ведь все просто только когда рассуждаешь в теории.
— Это точно, — согласился титрин.
Я, наконец, полностью сел, свесил ноги, стал снимать с кожи датчики. Никаких игл, они крепились мягкими присосками. Но от всех этих манипуляций запротестовал бок.
— Ты куда? — встрепенулся кот.
— По нужде пойду, — я встал и тут же пожалел об этом. Ноги подломились, я чуть не упал. Ухватился за дугу кровати, чтобы удержать равновесие.
— Сейчас позову кого-нибудь, — титрин метнулся мимо и, когда дверь открылась, смешно врезался в ногу шагнувшего внутрь палаты человека.
Я замер, распрямился.
Ее глаза смотрели на меня спокойно и равнодушно.
— Видела Кортни, она заходила к тебе, и вижу, что после ее прихода тебе стало лучше, — сказала она негромко.
— Кортни приходила попрощаться, она отбывает на Землю, — сказал я, пытаясь понять, чего ждать от бывшей…
Бывшей ли?
— Бросила тебя подружка? — спросила Ната с издевкой.
— Ты не поймешь, и не простишь, — я прохромал вдоль кровати, боясь отпустить бортик, дотянулся до вазы и выдернул из нее умопомрачительный огромный букет. Сатринг ведь знал, что я пойму, как распорядиться этими цветами.
Я повернулся. Выглядел, должно быть, нелепо: в идиотской, как и во всех больницах Вселенной, рубахе, босоногий. Я заставил себя выпрямиться и, чеканя шаг, как идут по плацу солдаты, подошел к ней. Встал на одно колено, выдвинув перед собой, словно защиту, букет белых лион.
