Примечания к "Лекциям о путешествиях во времени":
Начало ХХ века было временем интеллектуальных гигантов, равных которым, возможно, не будет уже никогда. Эйнштейн только что открыл теорию относительности, Гейзенберг и Шрёдингер – квантовую механику, но никто пока не знал, как совместить эти теории. В 1930 году новый человек взялся за решение проблемы. Его звали Поль Дирак. Ему было 29 лет. И он преуспел там, где остальные потерпели неудачу.
Его теория была беспрецедентным успехом, за исключением одной мелкой детали. Согласно теории Дирака, частица должна одновременно нести либо положительную, либо отрицательную энергию. Что значит – частица с отрицательной энергией? Как может что-то иметь отрицательную энергию? И почему обычные частицы с положительной энергией никогда не вступают в реакцию со своими отрицательными собратьями, выделяя в процессе множество свободной энергии?
Вы или я можем только принять это как должное, не понимая сути. Придётся допустить, что обычная частица с положительной энергией не может взаимодействовать с энергией отрицательной. Но Дирак не был обычным человеком. Он был гением, величайшим физиком из всех, и у него был ответ. Если любое возможное состояние отрицательной энергии уже занято, частица не может перейти в отрицательное состояние. А-га! Поэтому Дирак ввел как аксиому, что вся вселенная наполнена частицами с отрицательной энергией. Они окружают нас, всюду проникая внутрь, – и в космосе и в вакууме и в центре Земли. В любом месте, где только может быть частица. Бесконечно плотное "море" частиц с отрицательной энергией. Море Дирака.
В этих доводах есть нестыковки, но это стало понятно позже.
ОДНАЖДЫ Я РЕШИЛ посмотреть на распятие Христа. Я сел на самолёт из Санта Круз в Тель-Авив, затем на автобус из Тель-Авива в Иерусалим. На холме за чертой города я нырнул в море Дирака. Я прибыл в прошлое в моём костюме-тройке. Тут ничего не поделаешь, иначе пришлось бы путешествовать нагишом. Окрестности оказались на удивление изобильны зеленью, ее наблюдалось гораздо больше, чем я ожидал. Холм стал усадьбой, засаженной виноградом и оливковыми деревьями. Я спрятал индуктивные катушки за камнями и спустился по дороге. Далеко я не ушел. Через пять минут ходьбы я столкнулся с группой людей. Темноволосые, темнокожие, они носили чистые белые туники. Римляне? Евреи? Египтяне? Откуда я знал? Они заговорили со мной, но я не понял ни слова. Затем двое из них схватили меня, а третий обыскал. Что они делают, грабят меня, ищут деньги? Или это римляне, им нужно что-то вроде удостоверения личности? Только сейчас дошло, насколько я был наивен, думаю, что, если смогу найти подходящую одежду, сумею в ней как-то смешаться с толпой. Ничего не обнаружив, тот из них, кто обыскивал меня тщательно и методично, ударил меня. Затем он ткнул меня лицом в грязь. Пока двое других прижимали меня к земле, он обнажил кинжал и резанул по сухожилиям сзади каждой ноги. Мне кажется, они еще были милосердны. Они оставили мне жизнь. Смеясь и разговаривая друг с другом на непонятном мне языке, они ушли.
Ноги стали бесполезны. Одна из рук – сломана. Чтобы вскарабкаться обратно на холм, подтягиваясь единственной уцелевшей рукой, я потратил четыре часа. По дороге проходили какие-то люди, но они намеренно не замечали меня. Когда я наконец добрался до укрытия, вытащить катушки Ренцеля и намотать их вокруг, оказалось невероятным мучением. Когда я нажимал ввод на клавиатуре, я уже начал волнами терять сознание. Наконец я справился и смог переместиться. Рябь из моря Дирака стеклась воедино, и я оказался в своей комнате отеля в Санта-Круз. Перекрытия уже начали рушиться там, где балки подгорели. Пожарная тревога пронзительно визжала и завывала, но бежать было некуда. Комнату наполнял плотный едкий дым. Пытаясь не дышать, я набил код на клавиатуре – куда-нибудь, куда угодно лишь бы отсюда. Я оказался в той же комнате отеля за пять дней до этого. Жадно вздохнул. Женщина в кровати завизжала и попыталась прикрыться. Мужчина был слишком занят, чтобы думать хоть о чем-то. Все равно они не были реальны. Я проигнорировал их и сосредоточился на мысли, куда двигаться дальше. Назад, в 65-й, полагаю. Я вбил комбинацию и оказался в пустой комнате на тринадцатом этаже еще недостроенного отеля. Полная Луна мерцала сквозь силуэты замерших башенных кранов. Попробовал согнуть ноги. Память о боли уже начала стихать. Это было разумно, поскольку этой боли никогда и не было.
Путешествие во времени. Это не бессмертие, но после него – вторая лучшая вещь в мире.
Вы не можете изменить прошлое, что бы ни делали.
УТРОМ я изучил берлогу Дэнсера. Это была безумная маленькая квартирка на четвёртом этаже одной из жилых многоэтажек на Хайт-Эшбери. Ее превратили во что-то инопланетное. Весь пол был застелен старыми матрасами, поверх которых – разбросана беспорядочная мешанина стёганых одеял, подушек, индейских накидок и даже чучел животных. Нужно было снимать обувь перед входом – кстати, сам Дэнсер всегда носил кожаные мексиканские сандалии с подошвами, вырезанными из старой шины. Радиаторы отопления, которые в квартире все-равно не работали, кто-то разрисовал флюоресцентными красками из аэрозольных баллончиков. Стены были вместо обоев целиком залеплены постерами. Фотографии Питера Макса, ярко раскрашенные парадоксальные лабиринты Мориса Эшера, поэмы Аллена Гинсберга, обложки виниловых пластинок, знак "Хайт – это Любовь", постер "10 самых разыскиваемых ФБР преступников", сорванный в почтовом отделении; среди снимков на нем – обведенные маркером фотографии известных антивоенных активистов; огромный сочно-розового цвета символ пацифика. Некоторые плакаты были подсвечены люминесцентными лампами, переливавшимися немыслимыми цветами. В воздухе витал застоявшийся аромат благовоний вперемешку с бананово-сладким запахом травки. В углу стоял магнитофон, игравший бесконечно зацикленный альбом "Сержант Пеппер и клуб одиноких сердец". Поскольку пленка быстро изнашивалась, друзьям Дэнсера приходилось приносить новые копии.
Он никогда не запирал дверь. "Кто-то решил меня ограбить? Отлично. Значит, этот хлам им нужен больше, чем мне". Люди стекались в квартиру Дэнсера в любое время дня и ночи.
Я отрастил длинные волосы. Мы провели лето вместе, Дэнсер, Лиза и я, хохоча, играя на гитаре, занимаясь любовью, сочиняя глупейшие поэмы и ещё более дурацкие песни, экспериментируя с наркотой. Именно в том году ЛСД вырвался на сцену, расцвёл и засиял почище подсолнуха. Тогда люди ещё не боялись этого странного и прекрасного мира на другой стороне реальности. Это было лучшее время для жизни. Я знал, что на самом деле Лиза любит Дэнсера, а не меня, но в те дни мы дышали воздухом свободной любви, она была в нем всюду, как пыльца маков. Так что, это было не важно. Не очень важно, по крайней мере.
