Волны – жара и холода окатили юношу. Одновременно. Он словно был здесь, и вместе с тем, воспарив, душа сторонним зрителем наблюдала картину.
Вот он стоит.
А вот делает шаг.
Малюсенький шаг.
Вперед.
Как зеркальное отражение, девушка повторяет его движения.
Еще шаг.
Еще.
Душа вернулась в тело, как раз перед тем, как губы молодых людей слились в самом первом, самом жарком, самом запоминающимся и самом долгожданном поцелуе.
- Я люблю тебя, - когда губы вновь обрели возможность говорить, произнесла девушка.
- Я люблю тебя, - эхом заброшенных секторов повторил парень.
Звезды за стеклом – невольные свидетели, равнодушно взирали на зародившееся перед их глазами чувство.
***
Я – инвалид второй группы, потерял здоровье и палец на фабрике, в связи с этим не могу резво бегать, как молодые. Отсюда, на казни вынужден находиться в задних рядах, откуда ничего не видно и не слышно. Прошу Совет Церкви с оглядкой на подорванное здоровье и заслуги перед Ковчегом, выделить мне персональное место у огорожи, дабы, как всякий истинный сын Матери Церкви, я мог во всех подробностях лицезреть мучения проклятых еретиков.
С уважением Аристарх Громов – труженик и инвалид.
Толпа напирала. Особенно старались позадистоящие, мужественно отвоевывая пяди Майдана. Как раз этих, нескольких сантиметров им катастрофически не хватало до лучшего обзора.
Давление увеличивалось в геометрической прогрессии. Первый ряд, вжатый в решетку ограждения, с трудом проталкивал воздух в стиснутые легкие.
Но они не жаловались. Более того, они специально пришли. Сюда, за несколько часов до экзекуции, ради общепринятого удовольствия с трудом дышать, распластанным на прутьях.
За решеткой мужественно переминалась с ноги на ногу Армия Веры. Юношей отбирали с шестнадцатилетнего возраста, отдавая предпочтение физически крепким, высоким парням. Служба была почетна, единственным на Ковчеге, им разрешалось носить оружие – упругие дубинки с рукояткой на боку. Не удивительно, что носы молодых людей задирались много выше их немаленького роста.
Потные руки мяли мокрые рукоятки. Сегодня молодым людям – единственный раз в неделю – было страшно. Воскресенье – время аутодафе.
А ну как ограждение не выдержит?
За решеткой не люди – толпа.
Организм, да, состоящий из клеточек-человеков, но в единении, как вещество из молекул, обретший новые свойства.
Тысяча глоток взвыла – одновременно, связанная невидимыми нитями, - на возвышение начали выходить члены Трибунала. Важные, в цветастых праздничных сутанах. Холодные глаза впились в толпу, и Зверь распался на составляющие. Глаза хирурга, отсекающего опухоль, глаза мясника, привычно выбирающего с какой стороны срезать лучший кусок.
Священники выстраивались довольно медленно, словно в первый раз, занимая положенные, отмерянные рангом места.
Толпа молчала, смиренно ожидая окончания «парада».
Наконец – о чудо! Трибунал занял вожделенные позиции, на площадке, сопровождаемое офицерами Армии Веры, появилось новое действующее лицо.
Расписной колпак, видимый даже с дальних рядов, не оставлял сомнений.
Толпа взвыла, и глас тысяч глоток слился в единый голодный вой. Толпа снова была одним организмом.
Горластый Ритор, кряхтя и отдуваясь, поднялся на шаткий помост перед люком Утилизатора.
Под позволительно нетерпеливый гул толпы пухлые пальцы непозволительно долго возились с краями свитка.
- Каторжина Курникова! – высокий писклявый голос взлетел под потолок. – Пользуясь колдовскими чарами и собственным телом, завлекала молодых людей в секту, так называемого, Проповедника, где заставляла сквернословить в адрес Церкви и плевать на портрет Учителя!
- О-о-о, - кто б мог подумать, что скверна пустила столь глубокие корни.
- Высоким Трибуналом признана виновной в ереси и ведьмовстве!
- А-а-а, - рев одобрения. Зверь был единодушен.
Офицер сбил колпак, и впередистоящие узрели ведьму во всей красе. Бледное лицо, разбитые, или искусанные до кровавой корки губы, испуганные глаза молоденькой девочки.
- Нет, нет, не виновата…
- А-а-а! – рев толпы заглушал прочие звуки.
Она не желала оправданий, она желала зрелищ.
- О-о-о! – на площадку вывели новое действующее лицо, тоже в колпаке.
- Войцек Дундич! – пискнул Ритор. – Околдованный чарами Каторжины, вступил в секту!
- А-а-а! – в гласе Зверя преобладали женские нотки. Еще бы – ведьма совратила невинного мальчика! У многих женщин были сыновья.
Колпак полетел на пол, обнажив холеное, даже в маске испуга сохранившее надменность лицо молодого человека.
- Высоким Трибуналом признан виновным в ереси!
- А-а-а!
- Однако… - Ритор позволил себе бесцеремонно прервать толпу, и она это ему простила. Любимчиков прощают. С бывшими любимчиками расправляются. Жестоко. Толпа не прощает собственных слабостей. – Однако… - всего этого Ритор не знал, или не хотел знать, - Войцек Дундич искренне раскаялся и покаялся в грехах! Кроме того, назвал имена соучастников!
- О-о-о, - предателей не любили во все времена, возможно из-за опаски в аналогичной ситуации предать самому.
- Высоким Трибуналом Каторжина Курникова приговаривается к… Утилизатору!
- А-а-а! – как никогда толпа была единым целым. Не только внешне – блеском глаз, созвучными криками, даже мысли клеточек зверя походили одна на другую.
- Высоким Трибуналом Войцек Дундич приговаривается к… исправительным работам на благо Церкви Матери.
- А-а-а! – и здесь мысли не поражали разнообразием.
Девушка, конечно же, догадывалась, более того – знала об уготованной ей участи. Но пока жив – человек надеется.
Худые ноги подкосились, недремлющий конвой привычно подхватил еретичку под мышки.
Привычно потянул к помосту с пока одиноким Ритором.
Юноша, хотя конвой был готов и здесь не ударить в пыль лицом, против обыкновения, остался стоять.
Старый прием – кнут и пряник. Церковь жестоко карает еретиков, но милостиво прощает раскаявшихся, то бишь – предателей. Спешите предавать, закладывать соратников по вере. И, если вы не будете последним, есть шанс избежать помоста с его люком, а возможно и – расписного колпака. Церковь заботится о верных осведомителях.
Ноги девушки громко ударялись о ступени помоста.
- О-о-о, - толпа выказывала разочарование.
Вдруг казнимая потеряет сознание?
Такое случалось.
Какой толк кидать в топку бесчувственную куклу.
Далекий Учитель услышал молитвы тысяч верноподданных.
У люка девушка неожиданно выпрямилась, отбросила руки армейцев.
-А-а-а, - вот это уже кое что.
Ритор нажал заветную кнопку, люк начал медленно открываться.
Всякий раз, когда это происходило, воображение услужливо рисовало языки пламени и волны жара, исходящие из развернутого зева.
Отверстие оставалось холодным, огонь тысяч глаз пылал ярче любого пламени.
Девушка шагнула к Утилизатору.
Зверь замер, словно перед прыжком. Намечена жертва, и почти ничего в мире не способно остановить полет смерти.
Заботливые охранники приготовились. Поддержать… подтолкнуть.
Кто из них был убийцей? Ритор, нажимающий кнопку? Так нет в этом ничего смертельного. В утилизаторе сжигались не только еретики, но и отходы, мусор, трупы умерших. Конвоиры, «помогающие» жертве оступиться. Так и здесь нет криминала. Мало ли кто может споткнуться. Кто ж виноват, что произошло это, рядом с открытым люком Утилизатора.
Немного неловко Церковь уходила от обязанностей палача.
Раскаявшаяся жертва якобы сама шла в топку.
Девушка поставила ногу на край отверстия.
Толпа напряглась.
Конвоиры тоже.
Подняла вторую, и… шагнула.
- Слава! – Ритор приложил руку к сердцу в ритуальном жесте.
- О-о-о, - зверь был разочарован.
Намного интереснее, когда казнимый кричит, сопротивляется…
Впрочем, не все потеряно.
Пара охранников выводила новую жертву.
Учителю?
Церкви?
Толпе?
Судя по выпуклостям балахона – женщина, не молодая.
- Уна Персон, - Ритор привычно закрыл люк и открыл рот, перейдя к другому, привычному делу. - Повитуха! Лгала роженицам, поставляя младенцев для кровавых месс!
- А-а-а, - зверь был еще голоден, он готовился к очередному прыжку.
- Ну, чего там, чего там?
Лопоухий Нолан стоял на кряхтящем Тимуре, старательно отдавливая ему плечи.
Внизу пританцовывали от нетерпения Гайдуковский со товарищи.
- Видишь?
- Не-а, - Нолан высунул от усердия язык. Помогло слабо.
Толпа за ограждением вздыхала, охала и ревела. По привычным звукам мальчики давно научились определять, что происходит.
