Эммануил, сидевший под дверью, услышал его раньше других.
Женский вопль многовольтным разрядом сотряс и без того трясущееся тело.
Рядом, в метре от Эммануила – протяни руку – дотронешься, с противоположной стороны двери, сидел Ганнибал Пушкин. Широкая спина сгорблена. Темные мускулистые руки, перевитые жилами вен, обхватили голову, то ли в покаянной молитве, то ли в тщетной попытке не пустить внутрь всепроникающий вездесущий крик.
Женщина закричала снова, и Эммануил, и Ганнибал одновременно вздрогнули.
За последний час, или два, крики раздавались все чаще.
Ганнибал повернул к нему лицо. Точки зрачков разрослись до размеров радужки, превратив глаза в бездонные, как бездна за окном, провалы.
Молодой человек отчаянно искал… утешения, ободрения, защиты?.. Эммануил протянул руку и похлопал его по плечу. Все, что мог, все, на что был способен.
Женский крик раздался снова и снова оба мужчины вздрогнули.
Эммануил подумал: если он, по сути – чужой человек – так волнуется, каково же ему – Ганнибалу – мужу кричащей женщины, отцу пока не рожденного ребенка.
Смутно вспоминались слова врача, о недостаточно изученном влиянии космического излучения на плод, об отсутствии опыта межзвездных родов… все меркло перед лицом настоящего, звуками голоса рожающей, испытывающей боль женщины.
Эммануил волновался и переживал, словно там, за дверью… выходил в свет его ребенок.
Может, оно так и было.
Если… что-то пойдет не так, если женщины не смогут рожать на корабле, или зачатые на нем дети… даже мысленно не хотелось представлять подобное. Его, их затея, их авантюрное путешествие, пусть и подкрепленное небезынтересными идеями… ради чего, зачем, если через пятьдесят лет идеальное общество превратится в кучку трясущихся стариков.
Вот почему этот ребенок так важен. Первенец. Первый полноценный гражданин нового мира.
Эммануил уже и имена придумал. Если мальчик – Адам, девочка, соответственно – Ева. Да, символично, возможно немного банально, но что такое этот ребенок, как не символ!
К крикам роженицы прислушивались все обитатели корабля.
Особенно внимательно – беременные женщины, а после девяти месяцев путешествия счет таким шел уже на сотни. Через месяц, два, пять им самим испытывать схватки родов. Что там зреет в растущем чреве? У многих уже толкается. Можно ли будет назвать это человеком в… человеческом понимании слова.
Неожиданно крики прекратились. Нет, они не замеряли время, но организм, недремлющий мозг сам определял промежутки между схватками, и Эммануил с Ганнибалом, одновременно и безошибочно сжимались за мгновение до следующего вопля.
Отец отнял ладони от ушей.
- Что… что это?..
Эммануил потянулся, чтобы снова похлопать его – все что мог… рука замерла в нескольких миллиметрах от тела мужчины.
Женщина закричала, и как – громче переднего. Затем крик оборвался. Ганнибал вскочил со своего места… звенящая тишина давила многосильной массой. Сколько так продолжалось… минуту, две, секунду… тишину нарушил, размел, как ветер пух, разорвал, заставил съежиться, как огонь паутину… детский крик.
Ганнибал упал на колени, из угольных глаз потекли крупные, словно градины, слезы.
Эммануил чувствовал – он сам вот-вот заплачет. Хотелось молиться, вознести благодарственные речи всем, каких знал, богам…
Дверь отъехала в сторону, на пороге возник акушер.
Оба мужчины – молодой и не очень повернули к медику полные слез, надежд и вопросов глаза…
- Мальчик, - устало произнес доктор. Взглянув на Ганнибала, добавил, - мать и ребенок здоровы.
Воздух, словно это была нестерпимая ноша, с шумом вырвался из широкой груди отца.
Эммануил, размазывая слезы, просто улыбался.
- Мальчик, - шептали искусанные губы. – Адам – первый, новый человек.
***
«Александр! Я есмь «А» и «Я», начало и конец, первый и последний, тот кто был и тот, кто будет!»
Упал на колени Пастырь.
«Учитель, недостойный сын твой служит тебе!»
«Смирением, благочестием заслужил ты расположение мое. Слушай же и в точности выполняй волю мою!»
Летопись Исхода
«Деяния Пастырей»
Глава 1 «Великий Сонаролла»
Седой вечер. Тягучая нега растягивает уставшее тело по отсекам и каютам, коридорам и переходам, опустевшим темным цехам и садам. Простирает маслянистые крылья над местом встреч и прощаний, споров и стычек, местом страсти и безразличия, с недавнего времени – местом смерти – Майданом.
Они давно в космосе. Достаточно, чтобы братья, ступившие на ковчег детьми, перестали считать Землю домом.
Но вечер, седой вечер, наступает и здесь, в царстве негаснущих ламп.
В каюте – типовой комнате с типовой мебелью, которой даже не пытались придать отблеск индивидуальности, сидели двое.
Мужчины. Седые. Яблоки глаз вращались каменными глыбами.
- Ты знаешь, что творится – лазареты переполнены, мало того – каждый день доставляют новых, потому что стычки…- Говорил высокий, и большие уши, словно нарочно приклеенные к худому черепу, алели революционными знаменами. - Уровень жизни стремительно падает. Работать мало кто желает. Митинг – вот их работа. Чесать с утра до вечера языки, в перерывах колошматя оппонентов – трудовые будни.
Собеседник, или слушатель восседал напротив. Камень недвижимых рук сросся с серой поверхностью стола. Серые кустистые брови были сдвинуты. То ли силою привычки, то ли словами собеседника.
- Некоторые, как например, Махо, или Несторий захватили целые сектора. Именно захватили. Выселили инакомыслящих, установили что-то вроде контрольных пунктов, никого не пускают… Как ты думаешь, чем они там занимаются?
Единственным ярким пятном в комнате, была синяя куртка, небрежно брошенная на кровать, позади бровастого.
- Пол года назад бастовали химики, потом эти – металлурги, - слово было выдавлено не без труда, - я не говорю за себя – без новой одежды так сяк можно перекантоваться, но что случиться, если забастуют аграрии…
Кусты бровей неожиданно разошлись.
- Подумай об этом, - кивнул ушастый. – Теперь еще недавний смертельный случай. Пока только один, пока…
Лампы отбрасывали маслянистые тени и брови начали медленно сходиться.
- Скажи, брат, - ушастый старательно отводил взгляд, - мы знаем, или можем узнать, где собираются, э-э-э, зачинщики волнений, существует ли способ как-то… отделить данные сектора, или скорее комнаты, ведь все управляется электроникой, а всем известно, кто повелевает электроникой. Если мы возьмем лидеров, так, чтобы не пострадали остальные… наши сторонники в химическом цехе уже работают над неким соединением… подачей воздуха, ведь тоже управляют техники…
Брови разошлись, даже поднялись, слушатель впервые взглянул на говорящего. Прямо, в упор, зрачки глаз завертелись острыми буравчиками.
- Не ради меня, даже не ради взглядов – моих и сторонников. Ради общего блага! Идеи Учителя, сам Ковчег не должен погибнуть, погрязнув в междоусобных сварах! Ради человеколюбия, наконец!
Брови опустились, вновь заняв привычное место у переносицы.
***
Всяк про себя, а Учитель про всех.
Из сборника «Устное народное творчество»
- Осторожнее голову, здесь балка.
- Думаешь, я не вижу?
- Не знаю… темно.
По мере удаления, гул праздника затухал догорающей свечой, сменяясь звенящей тишиной.
Тишиной заброшенных секторов.
В сочетании с синюшными потемками – холодящее сердце зрелище.
- Смотри под ноги.
- Сам смотри!
Молодые люди пробирались лестницами, переходами и площадками заброшенных секторов.
Парень и девушка.
- Кажется, сюда, - невысокий, крепкий парень почесал ежик остриженных волос.
- Не полезем, не узнаем, - девичье тело перегнулось и первым юркнуло в округлый лаз, темнеющий в метре от пола.
Вздохнув, парень последовал за спутницей.
Они не ошиблись, это было именно то отверстие.
С небольшой площадки, сквозь широкое окно, открывался величественный вид на… звезды.
- Как красиво!
Словно в первый раз, Рената отступила, нащупав спиной спасительную твердь стены.
- Очень, - Брайен Гайдуковский снова взлохматил ежик волос. Звезды удостоились лишь мимолетного взгляда юноши.
- Брайен…
- Да, Рената.
- Тебе никогда не говорили – у тебя очень красивые глаза.
- Говорили, это от деда…
- И ты ими бессовестно пялишься!
- На кого?
Девушка оторвалась от звезд, посмотрела на юношу. Взгляды встретились…
