Однако рикса подвели ее собственные рефлексы. Увидев диск, летящий прямо ей в лицо, она подняла руку и заслонилась ею – это было инстинктивное движение, которое не смогли побороть риксские инженеры за три тысячи лет технического прогресса. Иглы вонзились в тыльную сторону руки, которая ради обеспечения полной подвижности была защищена только тонкой перчаткой, и выпустили яд.
От удара о тело рикса флайер отскочил в сторону. Теперь звук его двигателя стал каким-то нездоровым. Тонкий механизм крыльчатки явно поврежден. Но дело было сделано. Маркс постарался поднять «захромавший» флайер на безопасную высоту, дабы пронаблюдать за тем, как умрет его жертва.
Но она продолжала держаться на ногах. Она дрожала – наносомы, содержавшие яд, распространялись по ее кровотоку и механическим частям тела. И все же рикс сделала еще несколько шагов, отчаянно оглядываясь по сторонам.
Она что-то заметила.
Маркс проклял все риксское, что только существовало на свете. Она ведь должна была рухнуть как подкошенная. Но, видимо, за те десятилетия, которые миновали после Первого вторжения, иммунная система риксов успела эволюционировать и подарила этой бабе еще несколько мгновений жизни. А заметила она имперского десантника. Этот парень находился к ней спиной, неведомо как ухитрившись взобраться на гладкую стенку всего в двадцати метрах впереди.
Рикс дрожащими руками подняла бластер. Она хотела унести с собой хотя бы еще одного защитника Империи.
Маркс подумал, не уколоть ли ее снова, но его поврежденный флайер теперь мог развить усилие всего в несколько граммов. От укола не было бы толку. Десантник был обречен. Но Маркс не мог позволить, чтобы эта дрянь пристрелила его в спину. Он включил систему аварийной сигнализации флайера, и остатки тающей энергии маленький диск потратил на то, чтобы издать скрежещущий вой.
Маркс с изумлением наблюдал за реакцией десантника. Одним движением этот парень развернулся, заметил рикса и спрыгнул в то самое мгновение, как та выстрелила в него из бластера. Одной рукой он как бы заслонился от выстрела. Разряд угодил в гиперуглеродную стенку, ударная волна отшвырнула десантника, он пролетел по воздуху метров десять и рухнул на каменный пол. Бронекостюм при ударе о камень издал грохот. С неожиданным изяществом парень-десантник встал на ноги и повернулся лицом к врагу.
Но рикс была мертва. Она упала наземь.
Сначала Маркс решил, что на нее наконец-то подействовал яд, но потом заметил, что из шеи женщины хлещет кровь. Из мягкого шва бронекостюма торчала рукоятка ножа. «Нож!» – изумился Маркс. Десантник бросил его в падении.
Мастер-пилот Маркс присвистнул, и именно в это мгновение запас энергии флайера иссяк окончательно и черный диск начал падать. Наконец-то Марксу встретился нормальный человек, у которого рефлексы были не хуже, чем у него самого, – а может быть, и лучше.
Он вышел на канал связи с десантником.
– Отличный бросок, солдат.
Поле зрения флайера быстро меркло, но Маркс успел увидеть, как десантник подбежал к риксу и выдернул нож из ее глотки. Вынув из-за голенища ботинка маленькую тряпочку, он аккуратно вытер лезвие ножа и наклонился ближе к флайеру, плавно опускавшемуся на пол.
– Спасибо, волшебный человечек, – проговорил десантник с грубым акцентом.
«Волшебный человечек?» – удивился Маркс.
Но спрашивать, с какой стати десантник так его назвал, не было времени. Только что был активирован еще один тактический флайер общего назначения системы Y-1. В живых оставалась последняя женщина-рикс. Таланты Маркса требовались в другом месте.
Посвященный
Посвященный Баррис был замкнут во мраке.
В мозгу у него словно надрывалась сигнализация, которую никто не удосуживался отключить. Одна щека онемела, как парализованная. С первого же мгновения после запуска капсулы он догадался: что-то не так. Гравитационный гель не до конца наполнил капсулу, и когда капсулу ощутимо тряхнуло при запуске, шлем был приоткрыт. В течение нескольких секунд жуткого полета капсула вертелась, как волчок, и головной мозг у Барриса будто взорвался. Вот тогда и начался этот противный звон в ушах.
Наконец капсула приземлилась – голова у посвященного кружилась, но, по его подсчетам, прошло уже несколько минут, а автоматическая система разгерметизации так не сработала. Баррис стоял, до плеч погруженный в гель, который медленно вытекал через какую-то трещину в обшивке.
Гель поддерживал его избитое тело – мягкий, нежный, похожий на материнскую утробу, но, согласно инструкции, Баррис должен был покинуть капсулу. Он торопился. Следовало спасти Тайну Императора.
Посвященный попытался прострелить люк капсулы, но мультиган почему-то не стрелял. Может быть, ствол забился гелем? Баррис вытащил оружие из чавкающей массы и понял, что на самом деле дуло было защищено от попадания геля. Герметизирующий механизм не давал возможности произвести выстрел.
Он сорвал пломбу и еле расслышал хлопок.
В темноте Баррис не мог понять, на какой режим ему вывести мультиган. Сержант-десантник на борту «Рыси» объяснял ему, что в тесных помещениях лучше не пользоваться разрывными гранатами, и, похоже, был прав. Баррис сглотнул подступивший к горлу ком, представив, как разлетается шрапнель в этом «тесном помещении» размером с гроб.
Однако полученные инструкции не давали ему остановиться. Медлить было нельзя. Баррис скрипнул зубами, наставил дуло мультигана на крышку люка и выстрелил. Послышался противный звук – будто циркулярная пила вонзилась в ствол какого-то прочного дерева. Сверкнула яркая дуга – это в капсулу через образовавшийся надрез хлынул свет. А потом под тяжестью геля крышка люка резко открылась, и посвященный выбрался наружу.
Не без труда поднявшись на ноги, он огляделся по сторонам.
Чего-то словно бы не хватало. Что-то было не так. Мир как бы разделился пополам. Баррис посмотрел на мультиган, который сжимал в руках, и все понял.
Он ослеп на один глаз.
Баррис поднял руку, чтобы потрогать лицо, но ткань бронекостюма затвердела. Он попытался преодолеть ее сопротивление, решив, что сломался сервомотор в суставе, но ничего не получилось. Затем отчаянно замигал диагностический значок – один из многих таинственных символов в синестезическом поле зрения под шлемом. И тут Баррис понял, что происходит.
Бронекостюм не позволял ему прикасаться к лицу. Естественный инстинкт – потрогать рану – был противопоказан. Баррис поискал взглядом свое отражение на какой-нибудь металлической поверхности, но передумал. Щека онемела от обезболивающего укола, и кто знал, какую ужасную картину он бы увидел в зеркале.
