Они уносились в бесконечность с невероятной, невозможной в природе скоростью, одновременно пребывая в полной неподвижности и абсолютном покое. И звезды яростным светом ослепляли их души.
В какой-то момент оба почувствовали, что стали ничем, растворились в победительном космосе, полностью слились с его пустотой. И вот тогда их настиг финальный взрыв, который вывернул их существа наизнанку, разорвал на мельчайшие части, снова собрал, кое-как склеил и оставил бездыханными на смятой и влажной постели.
Космическая одиссея завершилась. Мир совершил полный оборот.
Евгений, перед концом в Шибальбе вновь переживший все это, вдруг почувствовал великое сожаление. В опровержение его давешних бравых мыслей об удачно прожитой жизни, он горько жалел, что той далекой ночью предал забвению простую и верную мысль – рядом с ним лежит самая важная женщина во всей его жизни. Кто знает, где он был бы сейчас, прими тогда непреложность факта, что теперь все станет совершенно иначе.
Но его путь, начатый в пыльном питерском дворе, продолжился и после той ночи. А теперь он умирал в одиночестве, и Илона была далеко – как на другом конце вселенной.
Ему казалось, что он совсем не движется, хотя на самом деле продолжал плыть в водах сенота. Майя называли их «девственными» и полагали, что эти пещеры и есть то самое великое лоно, из которого вышла вся жизнь.
«Лоно… Лона…» - шептал Кромлех в бреду.
Чтобы родиться, надо было умереть, поэтому дно сенота усеяно костями утопленных жертв. Скоро к ним присоединятся и его кости. Только он не возродится.
«Лона! Лона!»
Ему казалось, что он громко кричит, и в ответ на его крики его вновь накрывают грандиозные волны неземных цветов.
«Лона!»
Он вновь был с ней, любя ее яростно и самозабвенно, изумленно, как на великое чудо, глядя на ее отрешенное лицо с закрытыми глазами. Лицо мертвого ангела. Лицо возрождающейся из мертвых богини.
Из мертвых?..
Когда он просмотрел произошедшую с возлюбленной страшную метаморфозу?.. Она же и правда была мертва! Вздутое синевато-серое лицо с трупными пятнами, один глаз крепко зажмурен, второй полуоткрыт так, что виден закатившийся мертвый зрачок. Уродливый сизый рубец от веревки на шее. Сама веревка, грубая, из волокна агавы, ослабевшей змеей спускалась с шеи на большие отвисшие груди с посиневшими сосками.
И это была не Илона, хотя отдаленно походила на нее. Кромлех с ужасом глядел на лицо мертвой индианки, скуластое, узкоглазое, с огромным носом и синими губами. По левой щеке расползалось большое трупное пятно. Черные волосы на деформированном, вытянутом черепе перепутались беспорядочными прядями и выглядели, словно гнездо спящих змей.
Самое страшное, что он никак не мог остановить любовный акт. Сокрушающий ужас парадоксальным образом соединился с наслаждением, и он, словно безумный некрофил, продолжал бешеные движения в холодной плоти.
Наконец его захватило ощущение надвигающегося извержения. Оно было очень сильным и бритвенно острым, почти болезненным. И ему действительно стало очень больно, когда он начал извергаться в мертвое тело. Наслаждение исчезло, остались только страх и отвращение, во время заключительных конвульсий его едва не вырвало.
И тогда его жуткая любовница открыла глаза, посмотрев прямо на него. Ее белки были кровавы, а зрачки зияли черными дырами в иные вселенные, в которых человеку существовать невозможно.
- Иш-Таб приветствует тебя, воин, - произнесла она жутким скрипучим голосом на языке киче. – Ты зачал самого себя.
Слова зримо вышли из ее рта с острыми подпиленными зубами, среди которых ворочался распухший лиловый язык, и в виде облачка зависли перед Кромлехом. Они были записаны майяскими символами. Вместе с ними из покойницы изошел отвратительный смрад.
Евгений закричал от ужаса. Его сотрясала дрожь, он ослабел, стал безвольным, как полусдувшаяся резиновая кукла, бессильно и обреченно распластался на холодном теле мертвой богини.
Иш-Таб сухо рассмеялась и, сняв петлю со своей шеи, накинула ее на шею Евгения, прикрыв маленький потемневший крестик, о существовании которого он только что вспомнил и тут же снова забыл. Потому что с ужасом смотрел, как веревка сама охватывает его шею, словно была живой. Да она и вправду живая, и совсем это не веревка, а… змея. Ее головка поднялась, на Кромлеха уставились злые глазки, раздвоенный язык затрепетал, словно гад дразнился. По узкой черной полоске поперек головы Кромлех узнал тотонакуса – юкатанского гремучника, ядовитого и опасного. Он чувствовал, как шершавое тело рептилии скользит по его коже и сдавливает шею, захрипел в агонии, в глазах померкло.
В ушах навязчиво звучал сухой, как треск хвороста в лесу под тяжелыми шагами, смех Иш-Таб. Чтобы избавиться от этого убийственного звука, Евгений стал повторять в уме из «Пополь-Вух»:
- И Великая мать, и Великий отец, Создательница и Творец, Тепеу и Кукумац, как гласят их имена, говорили: «Приближается время зари; так пусть наша работа будет закончена»…
Перед его глазами вдруг предстал гигантский, развалившийся на всю черную вселенную, Змей. Он был весь в перьях, сияющих, словно драгоценности. Повернув голову и поглядев на Кромлеха влажными человеческими глазами, от открыл пасть, откуда вырвался раздвоенной огненный язык. И слова.
Слова были продолжением строк древнего эпоса. Они вылетали из пасти чудовища и плыли по космосу пылающими майяскими письменами: «…И пусть появятся те, кто должен нас питать и поддерживать, порождения света, сыновья света; пусть появится человек, человечество на лице земли!» Так говорили они».
Змей превратился в сияющий в темноте звездный рукав.
Но погас и он, и на Евгения рухнула тьма.
В которой зародилась крошечная, но очень яркая точка. Она разрасталась, растекалась протуберанцами, и стала, наконец, пылающей великой щелью, наверное, занимавшей собой не одну галактику. По сравнению с ней Евгений чувствовал себя даже не муравьем, а ничтожным микробом.
Но ужас его прошел, тело больше не сотрясала отвратительная дрожь, оно напряглось и было готово.
К чему?
Он ясно понимал, что, если войдет в огненное лоно, его не станет, совсем. И всем своим существом устремился туда.
Огонь приближался с огромной скоростью. Это был именно изначальный, древний огонь, яростная пляска энергии, из которой явилось все сущее.
- Мембрана!
Когда в Кромлехе возникло это громовое слово, ему показалось, что голова его лопнула и ее мельчайшие кусочки разлетелись по пространству.
В следующее мгновение его охватило первозданное пламя.
Он дико закричал и перестал существовать.
***
Часть вторая
Петля Иш-Таб
Евгений Валентинович Кромлех. Восточный Ацтлан, Чикомоцток, Канария (Фортунские острова). 5 августа 1980 года (12.18.7.2.12, и 6 Эб, и 15 Шуль)
- Кромлех-цин, все-таки, как вам пришла мысль написать такой роман?
Задавшая вопрос девушка была типичной гуанчей – высокая, стройная, светловолосая, с тонким лицом. Настолько чистых коренных жителей на Фортунах сохранилось немного – местные европеоиды уже почти растворились в массе атлантоидных пришельцев.
«Интересно, - подумал Кромлех, - если бы Фортуны первыми заняли европейцы, судьба местных сложилась бы лучше?..»
На самом деле об островах Блаженных знали еще в античной Европе, а до ацтланцев сюда приплыли венецианцы, однако так там и не закрепились.
- Ну, начнем с того, что не я первый придумал такой литературный ход, - Евгений начал ответ, не додумав мысли, что хорошо было бы вставить в роман ход с колонизацией островов… испанцами, например. – Этот жанр… его можно, наверное, назвать «альтернативная история». Его придумал еще римский историк Тит Ливий, он описал вариант противостояния Римской империи и государства Александра Македонского. Я думаю, подобные идеи возникают на переломе эпох, когда в обществе ощущается некая неуверенность, хотя, на первый взгляд, все идет прекрасно… Но кое-кто невольно задается мыслью: «А что было бы, если…» Например, если бы майя и прочие цивилизации Атлантического континента замкнулись в себе? Если бы это не ацтланцы приплыли в Евразию, а наоборот – европейцы в Атлантиду?.. Как бы теперь выглядел мир? Вот так и родился мой роман.
