В следующий месяц к своим обязанностям, хоть и не в полном объеме, вернулся лейтенант Куделка, с виду совершенно жизнерадостный и не удрученный свалившимися на него испытаниями. Однако на свой лад он был не менее непроницаем, чем Ботари. Расспрашивать сержанта было все равно, что разговаривать со стеной. А Куделку — как будто задавать вопросы бегущему ручью: журчание слов и пузырьки шуток и анекдотов незаметно уводили разговор в сторону от изначальной темы. Корделия отвечала на эту жизнерадостность с машинальной учтивостью, подыгрывая очевидному желанию Ку касаться недавнего происшествия сколь можно меньше. В душе она питала куда большие сомнения.
Ее собственное настроение оставляло желать лучшего. Воображение снова и снова возвращало ее к шестинедельной давности страху, воскрешая в памяти случай, чуть было не отнявший у нее мужа. Она бывала совершенно спокойна лишь тогда, когда Эйрел был рядом, а ему приходилось отсутствовать все больше и больше. В Имперском Генштабе что-то заваривалось: Эйрел четырежды уезжал на всю ночь, а один раз улетел, не взяв ее с собой, куда-то за пределы столицы; что-то с инспекцией армейских дел, о которой он не распространялся ей потом и откуда вернулся весь белый от усталости. Он уходил и приходил в неурочное время. Поток армейских рассказов и политических сплетен, которыми он прежде пытался развлечь жену перед сном или за едой, пересох, сменившись необщительным молчанием, и все же ее общество было ему по-прежнему необходимо.
Куда она денется, если его не станет? Беременная вдова, без семьи и друзей, вынашивающая дитя, на котором уже сконцентрировалась вся династическая паранойя, в наследство которому достались жестокость и насилие… Сможет ли она покинуть планету? А если сможете, то куда отправится? Примет ли ее обратно Колония Бета?
Даже осенний дождь и сочная, еще не опавшая зелень городских парков перестали ее радовать. Ох, вот бы вдохнуть по-настоящему сухой пустынный воздух со знакомым щелочным привкусом, увидеть эти бесконечные ровные просторы… Узнает ли ее сын когда-нибудь, что такое настоящая пустыня? Здесь горизонт загромождали деревья и здания; порой ей казалось, что они смыкаются вокруг нее, будто огромные стены. А в самые плохие дни эти стены словно нависали над ней.
Одним дождливым днем она забилась в библиотеку и свернулась калачиком на старинном диване с высокой спинкой, в третий раз вчитываясь в одну и ту же страницу из старинной книги со здешних полок. Книга была реликтом печатного искусства времен Изоляции; написана она была на английском, но он передавался некоей мутировавшей вариацией кириллицы, в сорок шесть символов; в ту пору этот алфавит был общим для всех языков Барраяра. Но сегодня у Корделии в голове была такая каша, что она была не в силах понять написанное. Она выключила свет, чтобы глаза несколько минут отдохнули.
Кто- то зашел в библиотеку. С облегчением Корделия поняла, что это лейтенант Куделка. Он уселся, осторожно и скованно, за комм-пульт. «Не буду ему мешать; у него хотя бы настоящая работа, не то, что у меня», подумала Корделия. Она не вернулась к своей книге, но присутствие Куделки ее успокаивало.
Ку работал за пультом всего минуту-другую, потом со вздохом выключил машину и рассеянно уставился на пустой сейчас резной камин, в самом центре стены; Корделию он так и не заметил. «Не одной мне не удается сосредоточиться». Может, это все странная пасмурная погода виновата, что вгоняет людей в такую депрессию…
Куделка взял в руки шпагу и провел рукой по гладкой поверхности ножен. Затем он отщелкнул ножны с клинка, крепко их придерживая и отпуская пружину медленно, без звука. Он взглянул вдоль сверкающего лезвия, которое словно излучало собственный свет в этой полутемной комнате, повернул, будто любуясь узором на металле и тонкой работой. Потом развернул острием к своему левому плечу и рукоятью от себя. Ку взялся за лезвие, подложив под ладонь носовой платок, и совсем легонько его прижал к шее, сбоку, там где проходит сонная артерия. Лицо его было сейчас отрешенным и задумчивым, а пальцы сжимали клинок нежно, словно любя. Внезапно его рука напряглась.
У Корделии вырвался судорожный вздох; Куделка вздрогнул и очнулся от своей задумчивости. Только сейчас он заметил Корделию; он стиснул губы и густо покраснел, опуская клинок. На шее у него осталась белая полоска надсеченной кожи — словно ожерелье с рубиновыми капельками крови.
— Я… не видел вас, миледи, — хрипло проговорил он. — Я… вы не думайте. Я просто дурачился, вы же видите.
В молчании они уставились друг на друга. И тут у Корделии против воли вырвалось: — Ненавижу это место! Мне все время страшно.
Она уткнулась лицом в высокую спинку дивана и, к собственному ужасу, расплакалась. «Прекрати! Перед кем угодно, только не перед Ку! У него хватает настоящих проблем, чтобы ты еще вываливала на него свои, воображаемые». Но она никак не могла остановиться.
Ку поднялся и с перепуганным видом прохромал к ее диванчику. Неуверенно присел рядом.
— Гм, — заговорил он. — Не плачьте, миледи. Правда, я только дурачился. — Он неловко погладил ее по плечу.
— Чушь, — выдавила она. — Знаешь, как ты меня перепугал? — Она импульсивно передвинулась, уткнувшись залитым слезами лицом не в холодный шелк обивки, но в его теплое плечо, в шершавую ткань зеленого мундира. И это подвигло Ку на ответную искренность.
— Вы даже не представляете, — зашептал он яростно. — Они меня жалеют, понимаете? Даже он жалеет. — Ку резко дернул головой; «он» — находящийся где-то там Форкосиган. — Это в сто раз хуже издевок. И так будет всегда.
Корделия покачала головой, но ничего не ответила перед лицом этой несомненной истины.
— Я тоже ненавижу этот мир, — продолжал Куделка. — Так же, как он ненавидит меня. А в некоторые дни — и больше. Так что, видите, вы не одиноки.
— Столько людей желает его убить, — прошептала она в ответ, сама презирая собственную слабость. — Совсем посторонние люди… и одному их них это когда-нибудь удастся. Теперь я постоянно об этом думаю. — Будет ли это бомба? Яд? Плазма, которая сожжет Эйрелу лицо, не оставив даже губ, которые она могла бы поцеловать, прощаясь?
Куделка внезапно отвлекся от своих собственных страданий, вопросительно нахмурился.
— Ох, Ку, — продолжала Корделия, невидяще уставясь на его колени и теребя рукав. — Как бы тебе ни было больно, не поступай так с ним. Он любит тебя… ты для него все равно, что сын, именно такой сын, какой ему всегда был нужен. И это, — кивнула она на клинок на кушетке, сияющий даже на блестящем шелке, — поразило бы его в самое сердце. Барраяр выливает на него каждый день поток безумия и требует в ответ справедливости. То, что Эйрел делает, он должен делать всем сердцем или постепенно уступит этому безумию, как случалось с каждым из его предшественников. И вообще, — добавила она в приступе полнейшей нелогичности, с которой ничего не могла поделать, — здесь так чертовски сыро! Я не виновата, если у меня сын родится с жабрами.
