Я больше не желаю иметь с вами дел.
– Кажется, нам пора в машину.
Я повернулся к Зебре и Шантерели:
– Будьте осторожны. Не думаю, что здесь вам что-нибудь угрожает, но все равно смотрите в оба. Надеюсь вернуться через несколько часов. Дождетесь?
– Само собой, мы бы дождались, – ответила Зебра, – но у меня несколько иные планы. В этой штуковине вполне поместятся трое. Если Шантерель сможет продержаться…
Шантерель пожала плечами:
– Мне не слишком улыбается просидеть несколько часов в одиночестве… но, пожалуй, здесь все-таки лучше, чем внизу. Если не ошибаюсь, вас зовет сестринский долг?
Зебра кивнула:
– На моем месте она сделала бы то же самое.
– Надеюсь, ваша поездка себя оправдает.
– Не подвергайте себя лишней опасности, – предупредил я Шантерель. – Если что, мы сумеем выбраться. Знаете, где стоит наша машина.
– За меня не беспокойтесь, Таннер. Позаботьтесь лучше о себе.
– Что поделать, профессиональная привычка.
И я с напускным дружелюбием хлопнул Квирренбаха по плечу. Правда, я предпочел бы сделать это искренне.
– Ну как, готовы? Надеюсь, на вас снизойдет вдохновение. Как-никак путешествие нам предстоит весьма и весьма неприятное.
Он мрачно посмотрел на меня:
– Не надо об этом, Таннер.
Что бы ни говорила Зебра, но в кабинке робота едва хватало места для двоих. После того как Зебра присоединилась к нам, стало, мягко говоря, тесновато. Похоже, она судила по себе – не вполне человеческое сложение и сверхъестественная гибкость позволили ей разместиться с минимумом дискомфорта.
– О боже… – заметила она. – Надеюсь, поездка не затянется.
– Заводите, – приказал я Квирренбаху.
– Таннер, еще есть…
– Заводите эту чертову машину, – сказала Зебра. – Иначе вам даже не придется сочинять себе реквием.
Довод прозвучал убедительно. Квирренбах нажал кнопку, машина ожила и, дребезжа, поползла по трубе. Принцип движения был явно позаимствован у сороконожек. Передняя и задняя секции двигались рывками, блюдца-присоски звучно припечатывались к стенам, но середина, где сидели мы, ни разу не дернулась. Пар ушел из тоннеля, но металлические стены дышали жаром, а воздух казался раскаленным, как в преисподней. Тесно, темно – только главные рычаги управления перед нашими сиденьями слабо подсвечивались.
Чудовищное давление пара отполировало стены трубопровода до зеркального блеска. Поначалу труба тянулась горизонтально, а потом принялась извиваться все больше и больше и наконец приняла почти вертикальное положение. Теперь мое кресло превратилось в рюкзак для ношения младенца за спиной – безумно неудобная конструкция. Покачиваясь в нем, я ни на миг не забывал о том, что подо мной несколько километров пустоты и меня удерживает лишь разница давления, прижимающая присоски робота к стенкам трубопровода.
– Если не ошибаюсь, мы направляемся к крекинг-станции? – осведомилась Зебра, напрягая голос, чтобы перекрыть грохот. – Именно там наркотик делают?
– Вполне логично, – отозвался я.
Она словно прочла мои мысли: я как раз думал об этой станции. Из нее выходили все трубы – могучая корневая система Города. Станция гнездилась глубоко в Бездне, прячась в клубах вечного тумана. Именно там находились гигантские преобразующие механизмы, которые всасывали горячие ядовитые газы, поднимающиеся из Бездны.
– Вряд ли персонал, обслуживающий эту систему, кому-то подотчетен, – продолжал я. – И безусловно, он располагает самыми современными реактивами, которые можно использовать для синтеза какого-нибудь вещества – например, «топлива грез».
– Как думаешь, здесь все работают в условиях секретности?
– Вряд ли. Разве что горстка рабочих, которые занимаются непосредственно синтезом «топлива». Эти, скорее всего, не знакомы никому из служащих. Я прав, мистер Квирренбах?
Композитор щелкнул каким-то рычагом на пульте. Наша скорость существенно возросла, а шлепки присосок превратились в гулкую барабанную дробь.
– Я уже говорил вам, – отозвался он. – Меня никогда не допускали так близко к источнику.
– Но хоть что-то вам известно? Ну, хотя бы относительно синтеза?
– А почему это вас интересует?
– Потому что я не понимаю, какой в этом смысл, – сказал я. – Из-за чумы многие вещи стали бесполезными. Например, имплантаты, по крайней мере самые сложные. Субклеточные нанороботы… как вы их называете – наномеды? Кажется, послесмертных это в восторг не привело. Их здоровье, насколько я понимаю, в некотором отношении зависело от этой машинерии. Теперь приходится обходиться без нее.
– И что дальше?
– Совершенно неожиданно появляется нечто новое. Оно решает те же задачи, только справляется еще лучше. Пользоваться «топливом грез» может даже ребенок – его не нужно приспосабливать под нужды каждого отдельного человека. Оно исцеляет раны и восстанавливает память…
Я вспомнил зачумленного, который корчился на земле, с безумной жадностью собирая капли алой жидкости, хотя болезнь уже поразила половину его тела.
– Оно даже может защитить от чумы, – если вы не желаете отказаться от своей механической начинки. Это настолько хорошо, что кажется фантастикой.
– И что из этого следует? – спросил Квирренбах.
– Из этого закономерно следует вопрос: почему таким замечательным изобретением мы обязаны, по большому счету, преступникам? Сильно сомневаюсь, что «топливо» появилось до эпидемии, когда у Города было достаточно средств для разработки новых замечательных технологий. А что теперь? В некоторых районах Мульчи нет даже паровой энергии. Анклавы Полога, где в ходу высокие технологии, можно пересчитать по пальцам, но тамошние жители больше увлечены «Игрой», чем изобретением чудодейственных препаратов. Как ни странно, именно им удалось до этого додуматься – очень похоже на то, хотя поставки «топлива» и сокращаются.
– До эпидемии «топлива» не было, – вмешалась Зебра.
Я кивнул:
– Слишком много совпадений. Это наводит на размышления. Может быть, у болезни и лекарства общее происхождение?
– Только не льстите себе: вы не первый, кому это пришло в голову.
– Даже не думал льстить. – Я вытер вспотевший лоб – такое ощущение, будто целый час провел в сауне. – Но согласитесь, что это вполне логично.
– Не знаю. Я бы не сказал, что меня это слишком интересует.
– Хотя от этого, возможно, зависит судьба Города?
– Вы уверены? От этого зависят послесмертные, но их не более десяти тысяч. «Топливо грез» представляет ценность для тех, кто на нем «сидит», но для большинства оно не имеет значения. Допустим, этих десяти тысяч не станет – мне все равно. Пройдет какая-нибудь пара столетий, и все, что здесь
